вилъ или собирается подставить, кто жалованье какое получаетъ… разныя тамъ сплетни… Богъ съ ними… Да и у людей-то интересы нынче какіе-то стали, какъ бы это сказать… низменные, что-ли… Все больше о пустякахъ заботятся… И старые, и молодые… Изъ-за карьеры другъ дружкѣ, кажется, горло готовы перервать… ну, и правилъ поэтому никакихъ нѣтъ… А вѣдь безъ нихъ ежели жить, то и совсѣмъ нехорошо… Слушать-то все это и докучно… Ну, и сидимъ мы тутъ вдвоемъ съ Егоровымъ… Онъ все чистотой занимается, а я больше почитываю… Вотъ и передъ вашимъ приходомъ читалъ и, знаете-ли, даже размечтался… Молодость вспомнилъ…
— А вы что читали, Матвѣй Иванычъ?..
— Перечитывалъ одну хорошую старую вещь… „Дворянское гнѣздо“,—послѣ паузы проговорилъ онъ и вдругъ какъ-то застѣнчиво взглянулъ на меня, нѣсколько смущенный.—Не ожидали, что я на старости лѣтъ любовныя исторіи читаю?.. Да, батенька, нехорошая женщина, вотъ какъ жена Лаврецкаго, можетъ такой штормъ задать порядочному человѣку съ сердцемъ, что вся жизнь испортится!—прибавилъ въ какомъ-то раздумьи Матвѣй Ивановичъ.
Я ничего не зналъ о сердечныхъ тайнахъ Матвѣя Ивановича. Вообще очень откровенный со мной, онъ никогда, даже намекомъ, не касался этой интимной стороны своей жизни, и для меня всегда было загадкой, какъ такой человѣкъ, какъ Матвѣй Ивановичъ, съ кроткой, привязчивой душой, требовавшей любви, не обзавелся семьей и остался одинокимъ холостякомъ.
Этотъ грустный тонъ по поводу женщины, эти письма, которыя разбиралъ, по словамъ Егорова, Матвѣй Ивановичъ, и послѣ которыхъ захандрилъ, наконецъ, это застѣнчивое смущеніе послѣ признанія, что онъ перечитывалъ „Дворянское Гнѣздо“, заставили меня подумать, что въ жизни стараго моряка была какая-нибудь серьезная, сердечная драма, о которой онъ вспомнилъ теперь въ своемъ одиночествѣ.
— Нынче, впрочемъ, это какъ-то проще дѣлается,—продолжалъ Матвѣй Ивановичъ. Полюбилъ, разлюбилъ, сошелся, разошелся… Эй, Егоровъ!—вдругъ крикнулъ онъ, обрывая разговоръ.
Егоровъ, по старой своей привычкѣ, почти бѣгомъ явился на зовъ.
