вождаемый „Куцымъ“, привѣтливо вилявшимъ обрубкомъ хвоста.—Давно не изволили быть…
И, снимая пальто, конфиденціально прибавилъ надтреснутымъ баскомъ:
— Очень хорошо надумали, что пожаловали, вашескобродіе....
— А что?
— Онъ что-то сегодня заскучивши,—проговорилъ съ тревогой въ голосѣ Егоровъ, мотнувъ своей четыреугольной головой съ мѣдной сережкой въ ухѣ по направленію къ комнатамъ.
— Нездоровъ Матвѣй Иванычъ?
— Не должно быть… Кушали за обѣдомъ, какъ слѣдуетъ… исправно… И съ виду не оказываетъ… А только сталъ этто онъ послѣ обѣда перебирать какія-то старыя письма, что-ли, и… вовсе заскучилъ… Такъ къ чаю и не притронулся… Ужъ вы разгуляйте барина, вашескобродіе… Другіе, вонъ, въ адмиралы повыходили, а онъ, голубчикъ-то, за свою праведность… Тьфу!
Егоровъ сердито сплюнулъ и отворилъ мнѣ дверь въ комнаты.
По пахучему мату, смолистый пріятный запахъ котораго напоминалъ запахъ корабельной палубы, я прошелъ черезъ гостиную и въ то же время столовую, съ цвѣтами у оконъ и двумя ручными канарейками въ клѣткахъ, и остановился на порогѣ кабинета Матвѣя Ивановича.
Небольшой письменный столъ, два шкафа съ книгами, морскія фотографіи по стѣнамъ, модель корвета, которымъ долго командовалъ Матвѣй Ивановичъ, на особенной подставѣ, и низенькая японская ширма, за которой стояли кровать и умывальникъ,—вотъ и все убранство этой маленькой, необыкновенно опрятной комнатки съ свѣжимъ чистымъ воздухомъ. Самъ Матвѣй Ивановичъ, въ короткомъ морскомъ буршлатѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, съ высокими, остроконечными старомодными воротничками безукоризненно чистой сорочки, тщательно выбритый (по старой флотской привычкѣ онъ бороды не носилъ), сидѣлъ въ плетеномъ, вывезенномъ еще давно изъ Батавіи, креслѣ, у письменнаго стола, прибраннаго съ тою же щепетильною аккуратностью, съ какой прибиралось все въ его квартирѣ. На столѣ лежала открытая книга, но онъ не читалъ ее, а, откинувшись въ креслѣ, казалось, погруженъ былъ въ задумчивость. Мягкій
