— Нѣтъ ужъ уважь, Егорычъ… Разскажи…
— Да что разсказывать-то?.. Извѣстно, всего въ морѣ бываетъ… На то и матросы,—промолвилъ, какъ бы не желая разсказывать, Егорычъ.
Однако, остался и, откашлявшись, началъ разсказъ.
Всѣ притихли.
— Шли, этто, мы въ тѣ поры на „Голубчикѣ“ съ мыса Надежнаго[1] на Яву островъ, тамъ городъ такой есть, Батавія, и съ первыхъ же денъ, какъ вышли мы съ мыса, стало, братцы мои, свѣжѣть, и что дальше, то больше… Ну, мы, какъ слѣдоваетъ, марсели въ четыре рифа, дуемъ себѣ съ попутнымъ вѣтромъ… „Голубчикъ“ былъ крѣпкій… Поскрипываетъ только, бѣжитъ себѣ съ горы на гору, да раскачивается… Люки, извѣстное дѣло, задраены на-глухо… Ничего себѣ, улепетываемъ отъ волны… А волна, прямо сказать, была здоровая. Какъ взглянешь назадъ, такъ и кажется, что вотъ и захлеснетъ совсѣмъ сзади эта самая водяная гора. Спервоначала было страшно, однако, въ скорости привыкли, потому, какъ эта гора стѣной за кормой станетъ, въ тотъ же секундъ ужъ „Голубчикъ“ по другой волнѣ ровно летитъ въ пропасть, и корма, значить, опять на горѣ, а носъ взроетъ воду, такъ что бушпритъ весь уйдетъ, и снова—ай-да!—такъ и взлетитъ на горку… Ловокъ онъ былъ, клиперокъ-то нашъ, такъ и прыгалъ… Ну, извѣстно, на бакѣ не стой, того и гляди смоетъ… Стоимъ на вахтѣ и всѣ къ середкѣ жмемся…
— Ишь ты… Совсѣмъ бѣда!—вырвалось невольное восклицаніе у взволнованнаго молодого матросика, слушавшаго разсказъ съ напряженнымъ вниманіемъ.
— Глупый!—добродушно усмѣхаясь, продолжалъ Егорычъ,—самая-то бѣда была впереди, а тогда еще никакой большой бѣды не было. Судно крѣпкое, доброе, только рулевые не плошай и держи въ разрѣзъ волны, чтобы она бокомъ не захлеснула… И у насъ, значитъ, никакой опаски. Разсчитываемъ: стихнетъ, молъ, погода, не вѣкъ же ей быть, и опять камбузъ разведутъ, варка будетъ, а то солонинка да
- ↑ Мысъ „Доброй Надежды“
