скаго стола,—были заботливо убраны и живущія въ нихъ даже обкачены, по матросскому усердію, водой. Не мѣшаетъ, молъ, и имъ помыться! Только на ютѣ Степанъ Степановичъ слегка нахмурился; замѣтивъ на безукоризненно бѣлой палубѣ маленькое, едва замѣтное пятнышко, и, подозвавъ ютоваго унтеръ-офицера, проговорилъ, указывая на пятно своимъ длиннымъ и костлявымъ пальцемъ:
— Это что?
— Пятно, ваше благородіе,—отвѣчалъ сконфуженно унтеръ-офицеръ,—не отходитъ.
— Выскоблить. Должно отойти!—замѣтилъ старшій офицеръ и поднялся на мостикъ.
Матросы, уже переодѣтые въ чистыя рубахи, толпятся на бакѣ у кадки съ водой—этомъ главномъ центрѣ матросскаго клуба—и, въ ожиданіи подъема флага и начала разныхъ дневныхъ работъ и ученій, слѣдующихъ по росписанію, оживленно бесѣдуютъ между собой. Нерѣдко слышится смѣхъ. Лица у всѣхъ довольныя и веселыя. Видно, что люди не забиты и не загнаны.
— И долго намъ такъ плыть, братцы, по хорошему, какъ у Христа за пазухой?—спрашивалъ низенькій бѣлокурый молодой матросикъ, съ большими сѣрыми глазами на необыкновенно добродушномъ и симпатичномъ лицѣ, свѣжемъ и румяномъ, усѣянномъ веснушками—въ первый разъ, прямо отъ сохи попавшій въ „дальнюю“, какъ называютъ матросы кругосвѣтныя плаванія.
— А ты какъ объ этомъ полагаешь?—Небойсь, хорошо такъ-то плавать? Да только шалишь, братъ. Такихъ благодатныхъ мѣстовъ у Господа немного!—замѣтилъ кто-то въ отвѣтъ.
— Денъ двадцать!—авторитетно заговорилъ „Егорычъ“, плотный и приземистый пожилой баковой лихой матросъ съ мѣдной серьгой въ ухѣ, пользовавшійся общимъ уваженіемъ команды, обращаясь къ „первогодку“ и своему земляку, которому покровительствовалъ.
И, сдѣлавъ нѣсколько затяжекъ изъ своей маленькой трубочки, продолжалъ:
— А тамъ, братецъ ты мой, спустимся совсѣмъ книзу, а оттеда, значитъ, повернемъ въ Индѣйскій окіянъ. Ну, тамъ… извѣстно, другое дѣло. Тамъ настояще узнаешь, каково матросское званіе, и каковъ есть окіянъ. Не приведи Богъ,
