— Эка, что за чепуха сегодня лѣзетъ въ голову!—досадливо проговорилъ вслухъ Максимъ Петровичъ и рѣшилъ про себя, что давно пора бросить всю эту „канитель“ и навсегда забыть эту женщину.
Казалось, онъ ужъ забывалъ ее, предаваясь, при съѣздахъ на берегъ, широкому разгулу, а вотъ теперь, какъ нарочно, снова вспомнилъ и расчувствовался, какъ какой-нибудь мичманенокъ. „Срамъ, Максимъ Петровичъ! Ну ее къ черту, эту „каменную вдову!“ Пусть себѣ маринуется въ прокъ!“
— Сигнальщикъ! Дай-ка трубу!—сердито закончилъ вслухъ лейтенантъ.
А ночь уже начинала блѣднѣть, и тускнѣющія звѣзды мигали все слабѣе и слабѣе. Океанъ засѣрѣлъ, переливаясь съ тихимъ гуломъ своими волнами. Горизонтъ раздвинулся, и на самомъ краю его виднѣлось бѣлѣющееся пятно парусовъ какого-то судна. Наступалъ предразсвѣтный сумракъ, повѣяло острой прохладой, и чудная, тропическая ночь, послѣ недолгой борьбы, медленно угасала, словно пугаясь загорающагося на востокѣ багрянца, предвѣщающаго восходъ солнца.
Горизонтъ на востокѣ разгорался все ярче и ярче въ лучезарномъ блескѣ громаднаго зарева, сверкая золотомъ и багрянцемъ. Небо тамъ горѣло въ переливахъ и сочетаніяхъ самыхъ волшебныхъ яркихъ цвѣтовъ, подернутое выше, надъ горизонтомъ, нѣжной золотисто-розовой дымкой. А на противоположной его сторонѣ еще трепеталъ въ агоніи предразсвѣтный сумракъ и еле мигали едва замѣтныя рѣдкія звѣзды.
Наконецъ солнце обнажилось отъ своихъ пурпурныхъ одеждъ и медленно, будто нехотя, выплыло изъ-подъ горизонта, жгучее и ослѣпительное. И мгновенно все вокругъ
