вѣренныхъ по хронометру, онъ посылаетъ сигнальщика справиться: какъ время на часахъ въ каютъ-компаніи?
— Безъ восьми, ваше благородіе!—докладываетъ, вернувшись, сигнальщикъ.
— Такъ скажи вѣстовому, чтобы онъ разбудилъ лейтенанта Невзорова! послѣ нѣкотораго колебанія приказываетъ мичманъ, для котораго теперь каждая минута казалась вѣчностью.
Сигнальщикъ, привыкшій къ этимъ гонкамъ господъ офицеровъ передъ концомъ вахтъ, спустился внизъ и въ каютъ-компаніи, слабо освѣщенной чуть-чуть покачивающейся надъ большимъ столомъ висячей лампой, увидалъ вѣстового Антошку, сторожившаго минуты на большихъ столовыхъ часахъ, прибитыхъ надъ привинченнымъ къ полу піанино.
— Антошка!—окликнулъ шопотомъ сигнальщикъ.—Вахтенный приказалъ тебѣ побудить барина.
Заспанный, бѣлобрысый молодой вѣстовой съ большими, добрыми, на выкатѣ, глазами, обернулся и такъ же тихо проговорилъ:
— Буди, братецъ, самъ, коли хочешь, чтобъ онъ запустилъ тебѣ въ рожу щиблеткой, а я не согласенъ. Нешто не знаешь, какой онъ со сна сердитый… Чуть ежели раньше какъ за пять минутъ, безпремѣнно отчешетъ… А мичману, что-ли, не терпится?—прибавилъ, усмѣхнувшись, Антошка.
— То-то, не терпится… Гоняетъ… Даве уже заклевалъ носомъ… Ночь-то сонная.
И, выдержавъ паузу, сигнальщикъ промолвилъ, еще понижая голосъ:
— А что, Антошка, не одолжишь-ли окурка?
Антошка досталъ изъ кармана штановъ два маленькие окурка папиросъ и подалъ сигнальщику.
— Вотъ спасибо, братъ. Ужо покурю, а то совсѣмъ махорки мало осталось… Раскурилъ…
Часовая стрѣлка передвинулась, показывая безъ пяти двѣнадцать, и Антошка, торопливо ступая своими босыми ногами по клеенкѣ, вошелъ въ открытую настежь каюту Невзорова, откуда раздавался громкій храпъ, и принялся будить лейтенанта, а сигнальщикъ вернулся на верхъ и доложилъ:
— Побудили, ваше благородіе.
— Встаетъ?
— Должно, встаютъ.
Наконецъ съ бака, среди тишины, раздается восемь мѣр-
