ротъ, чувствуя, вѣроятно, что ему говорятъ что-нибудь хорошее. Довѣрчиво и послушно пошелъ онъ за поманившимъ его Лучкинымъ на кубрикъ и тамъ любопытно смотрѣлъ, какъ матросъ уложилъ въ парусинный чемоданчикъ, наполненный бѣльемъ и платьемъ, свою работу и снова ничего не понималъ и только опять благодарно улыбался, когда Лучкинъ снялъ свою шапку и, показывая пальцемъ то на нее, то на голову маленькаго негра, тщетно старался объяснить и словами и знаками, что и у Максимки будетъ такая же шапка съ бѣлымъ чахломъ и лентой.
Но зато негръ чувствовалъ всѣмъ своимъ маленькимъ сердцемъ расположеніе этихъ бѣлыхъ людей, говорившихъ совсѣмъ не на томъ языкѣ, на которомъ говорили бѣлые люди на „Бетси“, и особенно доброту этого матроса съ краснымъ носомъ, напоминавшимъ ему стручковый перецъ, и съ волосами, похожими цвѣтомъ на паклю,—который подарилъ ему такое чудное платье, такъ хорошо угостилъ его вкусными яствами и такъ ласково смотритъ на него, какъ никто не глядѣлъ на него во всю жизнь, кромѣ пары чьихъ-то большихъ черныхъ на выкатѣ глазъ на женскомъ чернокожемъ лицѣ.
Эти глаза, добрые и нѣжные, жили въ его памяти какъ далекое смутное воспоминаніе, нераздѣльное съ представленіемъ шалашей, крытыхъ бананами, и высокихъ пальмъ. Были ли это грезы или впечатлѣнія дѣтства—онъ, конечно, не могъ бы объяснить; но эти глаза, случалось, жалѣли его во снѣ. И теперь онъ увидалъ и на яву добрые, ласковые глаза.
Да и вообще эти дни пребыванія на клиперѣ казались ему тѣми хорошими грезами, который являлись только во снѣ,—до того они не похожи были на недавніе, полные страданій и постояннаго страха.
Когда Лучкинъ, бросивъ объясненія насчетъ шапки, досталъ изъ чемоданчика кусокъ сахара и далъ его Максимкѣ, мальчикъ былъ окончательно подавленъ. Онъ схватилъ мозолистую, шаршавую руку матроса и сталъ ее робко и нѣжно гладить, заглядывая въ лицо Лучкина съ трогательнымъ выраженіемъ благодарности забитаго существа, согрѣтаго лаской. Эта благодарность свѣтилась и въ глазахъ, и въ лицѣ… Она слышалась и въ дрогнувшихъ гортанныхъ звукахъ нѣсколькихъ словъ, порывисто и горячо произнесенныхъ мальчикомъ на своемъ родномъ языкѣ передъ тѣмъ, какъ онъ засунулъ сахаръ въ ротъ.
