онъ опять. И складно такъ у его выходило, что нужно собаку изничтожить. „Ужъ давно, молъ, ждутъ матросы, не дождутся; все надѣялись: пуля, молъ, непріятельская уложитъ бѣшеную собаку“. Молчимъ. „По жеребку, говоритъ, братцы, нужно“… Молчимъ. Однако кинули трехкопѣечникъ.
Кириллычъ на минуту примолкъ.
— Пошли мы въ ночной обходъ. Ночь была темная, претемная. Какъ шли назадъ, такъ около разсвѣта, подошли къ траншейкамъ впереди четвертаго бакстіона. А тамъ наши работали, чинили батарейку—тихо такъ, чтобы непріятель не слыхалъ… А онъ услыхалъ. Раздались выстрѣлы—и какъ бросились французы!.. Пошла тревога… Наши держатся… А ихъ, видно, много… Одолѣваютъ… У насъ затрубили отступать… Уходимъ, значитъ, на утекъ… А онъ въ догонку за нами… Идемъ это мы за Сбойниковымъ… Онъ все ругается, что армейскіе прозѣвали, молъ, французовъ… Пули такъ вокругъ насъ и свищутъ… Начало свѣтать… Вдругъ Собачкинъ упалъ… Мы всѣ къ ему… взять хотимъ. „Оставьте, говоритъ, братцы—все равно помираю… Уговоръ только помните!“… Сказалъ это онъ—и духъ вонъ… Хотѣли-было все-таки подобрать его, да нельзя… французъ насѣдаетъ.... Однако съ бакстіоновъ подмога тѣмъ временемъ шла… и французы на-утекъ… А мы уже близко къ Малахову подходимъ… Стрѣльба еще идетъ.... Вотъ тутъ-то и вышло это самое!… почти шепотомъ проговорилъ Кириллычъ.
— Догадался онъ, что его свои убили?—спросилъ я.
— А Господь знаетъ. Подняли его—еще дышалъ, а говорить, ничего не говорилъ… только рукой на шинель показывалъ… Скоро и померъ, а какъ на Малаховомъ снимали съ его часы, то въ карманѣ нашли пакетъ, а въ емъ пять тысячъ, и на пакетѣ написано, что, молъ, кровныя его эти денежки въ случаѣ смерти отдать въ экипажъ и раздѣлить матросамъ.
Кириллычъ замолчалъ и глубоко вздохнулъ.
— Вы потомъ опять на четвертый бастіонъ поступили?
— На четвертый.
— Тамъ и ногу оторвало?
— Тамъ.
