во всю!“ Мы и начали лупцовать. Ту-жъ минуту вскочилъ офицеръ на ноги: „Какъ, говоритъ, вы смѣете, господинъ траншейный маіоръ… Я, говоритъ, арміи капитанъ!“—„Извините,—говоритъ,—г. капитанъ, въ темнотѣ обознался. Полагалъ, солдатъ. Никакъ, говоритъ, не разсчитывалъ, чтобы офицеръ, да еще начальникъ секрета, могъ заснуть на своемъ посту!“ И пошелъ дальше. Такъ, бывало, ходили мы съ имъ каждую ночь и возвращались къ разсвѣту. И многихъ онъ учивалъ линьками—не разбиралъ, значитъ, званія. Жаловались на его вышнему начальству. А онъ и ему свое, значитъ, лепортуетъ: „Обознался… Никакъ, говоритъ, не могъ думать, чтобы офицеръ долга своего по присягѣ не сполнялъ!“—Такъ этакъ черезъ недѣлю, какъ Сбойникова сдѣлали траншейнымъ маіоромъ, небось, никто больше не спалъ, кому не полагалось… Съ имъ не шути… Ходимъ мы съ имъ такимъ родомъ съ полмѣсяца… двоихъ унтерцеровъ, что были при емъ, убило, одного онъ самъ избилъ до полусмерти за то, что пьяный напился, да такъ избилъ, что надо было въ госпиталь иттить, и остался только я изъ прежнихъ, а троихъ новыхъ назначили… И былъ одинъ, Собачкинымъ прозывался, съ той батареи, гдѣ Сбойниковъ первое время служилъ, и этого самаго Собачкина прежестоко наказалъ, а младшаго его брата—молодого матросика—такъ прямо можно сказать загубилъ, поставилъ его на банкетъ, а его черезъ минуту пулей и срѣзало… А былъ этотъ Собачкинъ очень озлобленъ на Сбойникова и за себя, и за брата, но только по скрытности своей въ себѣ злобу таилъ, и никакого вида не оказывалъ и такъ старался, что въ скорости Сбойниковъ ему Егорія выхлопоталъ и унтерцеромъ сдѣлалъ, и часто своими деньгами награждалъ… Однако, Собачкинъ не облестился этимъ… Бывало, взглянетъ на „генералъ-арестанта“ такими недобрыми глазами, что страсть… А былъ этотъ Собачкинъ, надо сказать, башковатый человѣкъ и ничего себѣ матросъ—только загуливать любилъ… За это-то самое и терпѣлъ. Потому и на службѣ, случалось, пьяный бывалъ… И вотъ однимъ разомъ, какъ собрались мы иттить въ ночной обходъ, Собачкинъ и говоритъ:—„А вѣдь доброе дѣло, братцы, бѣшеную собаку убить. По крайности, говоритъ, никого кусать больше не будетъ. Какъ вы, братцы, про это полагаете?“ Догадались это мы, про кого онъ. Молчимъ. А
