— А другіе стояли?—спросилъ я.
— Что будешь дѣлать? Стояли! Но только пошелъ по батареѣ ропотъ, все больше да больше. И безъ того каждый разъ отъ бондировки людей убиваютъ да ранятъ, а „генералъ-арестантъ“ еще самъ подъ разстрѣлъ ставитъ… А, надо вамъ сказать, стрѣляли на батареѣ Сбойникова, почитай, лучше всѣхъ. Первая батарея была. До того, значитъ, онъ застращалъ… Кому лестно подъ разстрѣлъ попасть? Однако терпѣли, терпѣли, да разъ, когда Нахимовъ пріѣхалъ на батарею, какой-то комендоръ и скажи… „Такъ и такъ, ваше превосходительство, а терпѣть, молъ, командира никакъ невозможно… беззаконно разстрѣломъ наказываетъ“…
— Что-жъ Нахимовъ?
— Отвернулся, бытто не слыхалъ, и послѣ что-то Сбойникову говорилъ, отчитывалъ съ глаза на глазъ, потому видѣли, какъ вышли они изъ блиндажа оба красные. Нахимовъ все плечомъ подергивалъ, видно, недоволенъ былъ, а „генералъ-арестантъ“ насупимшись, на людей не глядитъ. Однако, комендору, что претензію заявилъ, ничего не сдѣлалъ, а дня черезъ два самого Сбойникова на другой бакстіонъ перевели.
— А тамъ онъ не звѣрствовалъ?
— И тамъ чуть не взбунтовались матросы,—такъ онъ ихъ жестоко стрѣльбѣ училъ… Подъ разстрѣлъ не ставилъ, а забивалъ… бѣда! Потомъ мнѣ сказывалъ одинъ матросъ съ бакстіона, что они промежъ себя рѣшили пристрѣлить его, ежели случай подойдетъ. Однако, случая не подходило. Послѣ подошелъ!—прибавилъ значительно Кириллычъ и замолкъ.
— Какой случай? Разскажите, Кириллычъ.
— Да что разсказывать? Пристрѣлили и шабашъ! Можетъ, и неправильно тогда съ имъ поступили. Послѣ войны и ему не дали бы такъ звѣрствовать при новомъ положеніи… Ну, да видно такъ Господь ему опредѣлилъ!—промолвилъ старикъ, словно бы въ какомъ-то раздумьи.
— Но почему вы увѣрены, что Сбойникова убили свои? Быть можетъ, и непріятель?
— Свои!—увѣренно и рѣзко проговорилъ Кириллычъ.
— Видѣли вы, что-ли?—нарочно спрашивалъ я, чтобы заставить его разсказать подробности.
— Знаю!—строго и значительно промолвилъ Кириллычъ и
