„Что подѣлаешь съ горсткой матросовъ противъ всей арміи“… А Нахимовъ да Корниловъ подбадривали… Отчаянные были адмиралы… Первой отвагой бралъ, а другой и очень башковатый былъ… Ждемъ день, другой… И въ тѣ поры мы такъ и полагали, что помирать всѣмъ до одного… Гдѣ же горсткѣ сустоять противъ всей арміи?.. Однако, Господь, видно, продлить испытаніе хотѣлъ и навелъ туману на ихнихъ генераловъ.
— Какого тумана?
— Да какъ-же? Замѣсто того, чтобъ итти прямо на Севастополь съ сѣверной стороны и брать Севастополь, а насъ всѣхъ перебить,—они въ обходъ пошли, чего-то испужались. Видимъ это мы, что они тянутся на южную сторону—вздохнули… Значитъ, онъ осаду поведетъ… штурмовать не согласенъ. Тѣмъ временемъ и Меньшиковъ вернулся съ арміей. Дѣло и пошло въ затяжку… Мы знай себѣ все батареи строимъ… И онъ строитъ. Остроился и началъ бондировку. Страсть, какъ жарилъ.
— А вы гдѣ были?
— На четвертомъ бакстіонѣ, вашескобродіе…
— А Сбойниковъ?
— А онъ рядомъ съ нами батареей командовалъ… И строилъ самъ… Въ два дня она у его, дьявола, была готова. Самъ денъ и ночь стоялъ—и чуть замѣтитъ, что матросъ отдохнуть захочетъ или покурить трубочки, онъ его приказываетъ отодрать линьками… Хуже, чѣмъ на суднѣ, страху нагонялъ… Война, не война, а онъ все звѣрствовалъ… Другіе, которые прежде матроса не жалѣли, какъ война пошла, попритихли… Прежде, бывало, чуть-что, въ зубы или драть, а теперь—шабашъ… опаску, значитъ, имѣли, какъ бы за жестокость свои не пристрѣлили… Разбирай потомъ. А этотъ еще сердитѣй по службѣ сталъ—нисколько не перемѣнилъ карактера… Ну, и возроптали у его на батареѣ матросики… Но только онъ вниманія не обращалъ на это,—свою линію велъ. И что бы вы полагали, вашескобродіе, онъ дѣлалъ? Бывало, вѣлитъ комендору навести орудіе, и если бомба или ядро не попадетъ въ цѣль, онъ этого комендора на четверть часа на банкетъ, подъ непріятельскія, значитъ, пули на убой… Что выдумалъ-то? Рѣдко, кто живымъ оставался. А одного писаря такъ прямо велѣлъ привязать… потому тотъ стоять со страха не могъ.
