да смотри—не воображай о себѣ, что ты капитанскій вѣстовой“…
— За что-жъ онъ васъ ругалъ?
— У его, вашескобродіе, безъ того, чтобъ не загнуть дурного слова, не было и разговора. Только меня онъ ругалъ не отъ сердца, а, значитъ, одобрительно… Такъ я у его два года въ вѣстовыхъ и прослужилъ… Сперва боялся, а послѣ—нисколько… Непривередливый былъ и взыску строгаго не было… И рѣдко, рѣдко когда въ горячности покровянитъ, да и то, какъ отойдетъ, повинится… „Извини, говоритъ, братецъ. Я, говоритъ, не въ своемъ правѣ бить человѣка на берегу. Жалуйся на меня, если забиженъ!“ И, бывало, карбованецъ дастъ… А жилъ онъ на берегу просто… Квартира у насъ была небольшая—двѣ комнаты да кухня… Только и всего работы, что содержи ее въ чистотѣ, подай ему утромъ самоваръ, да почисти сапоги и платье… И еще жалованье платилъ отъ себя—три рубля въ мѣсяцъ, а обѣдать я въ казармы ходилъ… Самъ онъ рѣдко дома сидѣлъ… Чай отопьетъ и ушелъ… Тоже на охоту часто ходилъ; бывало, осенью на нѣсколько денъ закатывался со своимъ „Шарманомъ“,—песъ лягавый у его былъ… И горячій охотникъ былъ… Разъ такъ и влѣпилъ зарядъ дроби въ ногу своему пріятелю, капитанъ-лейтенанту Кувшинникову. „Зачѣмъ, молъ, не въ очередь стрѣлялъ.“.. Много, бывало, дичи нанесетъ и сейчасъ пошлетъ меня разносить по знакомымъ. „Кланяйся, молъ, и скажи, что отъ Сбойникова“. А дома не обѣдалъ. Больше все въ клубѣ или гдѣ у знакомыхъ. Вернется, отдохнетъ часъ-другой, выпьетъ чаю, да и айда къ своей душенькѣ.
— Это къ той самой, съ которой онъ потомъ такъ жестоко расправился?
— Къ той самой… И очень онъ къ ей приверженъ былъ. Одаривалъ ее—страсть!
— Вѣрно хороша собой?
— То-то очень даже видна изъ себя… Такая чернобровая, глазъ черный, лицо чистое, пречистое… одно слово форменная бабенка, вашескобродіе. Но только и шельмоватая же была! Этого самаго Сбойникова долгое время обманывала—на сторонѣ, значитъ, гуляла съ кѣмъ ни попадется… И больше лѣтомъ, когда онъ уходилъ въ море. Не очень-то опасалась своего. Думала: обожаетъ, такъ она въ полной, значитъ, у
