— Какъ такъ?
— Сорвался я въ горячности съ нока, да на лету уцѣпился какъ-то за шкаторину и повисъ… Чувствую, нѣтъ силы моей держаться… Еще секундъ и упаду на палубу… Вижу свою смерть… Но только спасибо этому самому „генералъ-арестанту“,—не допустилъ.
— Какъ не допустилъ?—удивился я.
— А голосомъ, вашескобродіе.
— Голосомъ?—переспросилъ я, недоумѣвая.
— То-то голосомъ. Увидалъ онъ меня въ такомъ видѣ на шкаторинѣ, да какъ крикнетъ, дьяволъ, со всей мочи съ мостика:—„На смерть запорю, такой-сякой, ежели, говоритъ, упадешь. Держись!“ И такъ я испугался этого крика, что зубами вцѣпился въ шкаторину… держусь. А тѣмъ временемъ конецъ подали съ реи… И меня подняли… Не подбодри онъ тогда меня страхомъ—не жить!—прибавилъ Кириллычъ.
Кириллычъ выдержалъ паузу и продолжалъ:
— Какъ просвисталъ боцманъ „съ марсовъ долой!“—велѣлъ меня позвать. Прибѣжалъ. А онъ стоитъ на мостикѣ, ноги разставилъ, самъ сгорбимшись маленько, поглядѣлъ на меня своимъ пронзительнымъ глазомъ и говоритъ: „Молодчина, Кириловъ! Слушаешься своего командира, а то лежалъ бы ты, такой-сякой, съ пробитой головой. Какъ это ты сорвался? По какой такой причинѣ?“—„Отъ горячности, вашескобродіе“, докладываю.—„А отчего, спрашиваетъ, ты руки за пазуху спряталъ?“—„Ногти, молъ, сорваны и кровь, говорю, вашескобродіе, каплетъ, такъ чтобы не загадить палубы!“—„Съ разсудкомъ ты, матросъ. Ну, ступай, говоритъ, въ лазаретъ… тамъ тебѣ пальцы починятъ, а за меня, говоритъ, пей десять денъ по чаркѣ!“
— И долго вы возились съ пальцами, Кириллычъ?
— Такъ недѣлю, должно быть, не могъ справлять должности, а тамъ опять на марсъ. Однако, недолго мнѣ пришлось служить на марсѣ. Въ скорости послѣ того назначилъ онъ меня вѣстовымъ, а бывшаго своего опять сдѣлалъ марсовымъ, да и въ тотъ же день приказалъ отодрать.
— За что?
— А на марсъ бѣжалъ сзади всѣхъ… Отсталъ… Извѣстно въ вѣстовыхъ „очижалѣлъ“… А мнѣ говоритъ: „отдохни, подлецъ, при мнѣ. Очень ужъ ты, такой-сякой, отчаянный говоритъ, матросъ… Будешь, говоритъ, вѣстовымъ,
