ли,—боялись, значитъ,—этотъ по прежнему остался генералъ-арестантомъ… Еще жесточѣй сталъ.
— Вы, Кириллычъ, съ нимъ служили?
— То-то служилъ, и онъ меня—по правдѣ сказать—мало тиранилъ. Даже приверженность имѣлъ,—какъ-то смущенно прибавилъ Кириллычъ.—Въ вѣстовые взялъ, а потомъ съ четвертаго бакстіона перевелъ къ себѣ, состоять при немъ когда его назначили, значитъ, траншейнымъ маіоромъ[1], на самую опасную должность… А вѣстовымъ я у его до войны два года прослужилъ… Тутъ-то я и пытался спознать его…
— И спознали?
— Никакъ не спозналъ… Не разобрать евойной души… когда въ ей звѣрь, когда человѣкъ… Видно такого Богъ уродилъ…
— А тяжело было служить вѣстовымъ?
— Вовсе даже было легко, потому Сбойниковъ дома совсѣмъ легкимъ человѣкомъ былъ…
— Какъ легкимъ?
— А такъ, вспылитъ ежели, обругаетъ, или вдаритъ въ зубы только и всего… А чтобы тиранить—ни Боже,—ни. Это только онъ на кораблѣ да на службѣ, а такъ, значитъ, при емъ служить—одно только удивленье… Быдто даже и не „генералъ-арестантъ“… Но только съ полюбовницей своей—опять звѣрь-звѣремъ былъ… Трудно, вашескобродіе, и повѣрить, что онъ съ ей разъ сдѣлалъ…
— Изъ-за чего?
— Изъ-за ревности, вашескобродіе. Ревнивый онъ былъ страсть и любилъ эту самую Машку. А была она матросская вдова, такая ядреная, здоровая баба… Одно слово—козырь… И молодая, лѣтъ двадцати… Пошла она къ Сбойникову въ полюбовницы изъ-за денегъ… ну, и попомнила… каковы денежки да шелковыя платья, да скусная пища…
— Что жъ онъ сдѣлалъ?
— А поймалъ онъ у нее какъ-то разъ матросика своего же экипажа, да и велѣлъ ему эту Машку привязать косами къ крюку на потолкѣ… Матросикъ не осмѣлился перечить, со страху—исполнилъ приказаніе; тогда Сбойниковъ велѣлъ
- ↑ Траншей-маіоръ, наблюдающій за траншеями и за „секретами", скрытыми отъ лица непріятеля.
