щеки по привычкѣ хорошо вымуштрованнаго матроса николаевскаго времени.
Въ караулкѣ Кириллыча было чисто и опрятно и все прибрано къ мѣсту, словно бы въ корабельной каютѣ. Земля была устлана рогожами. Широкій деревянный обрубокъ служилъ столомъ, а другой—поменьше—стуломъ. На полкѣ, укрѣпленной бичевками, въ порядкѣ разставлена была посуда: котелокъ, мѣдный чайникъ, деревянная чашка, ведерко и двѣ кружки. Коврига чернаго хлѣба, обернутая чистой тряпицей, и помадная банка съ солью стояли тутъ же. Въ переднемъ углу висѣлъ крошечный образокъ, а у изголовья постели Кириллыча стояло одноствольное ружье, и кое-какія принадлежности костюма висѣли на гвоздикахъ. Постель Кириллыча состояла изъ бараньяго тулупа шерстью вверхъ, на которомъ была подушка въ ситцевой наволокѣ. Спалъ Кириллычъ всегда на мѣху, чтобы не ужалила проклятая „таранта“, какъ называлъ старикъ тарантуловъ, которые боятся бараньяго запаха. Однако, на всякій случай, онъ держалъ сткляночку съ настоемъ спирта на этомъ самомъ насѣкомомъ. Татары научили его этому средству противъ укуса тарантула.
Днемъ, во время жары, Кириллычъ ходилъ въ одной рубахѣ и исподнихъ, въ татарскихъ башмакахъ на босу ногу и въ матросской старой шапкѣ на головѣ, а когда наступала ночная свѣжесть, надѣвалъ куцое затасканное пальтишко и въ такомъ видѣ сиживалъ передъ караулкой, наслаждаясь вечерней прохладой и поглядывая на высокое бархатное небо, усѣянное звѣздами. Рядомъ съ нимъ дремала чуткая „Цыганка“, пробуждавшаяся при малѣйшемъ подозрительномъ шорохѣ.
Нерѣдко въ такіе чудные вечера сиживали мы вмѣстѣ съ Кириллычемъ. Обыкновенно, какъ только я заходилъ къ нему, онъ предлагалъ мнѣ кавуна или дыньки, и я, по его примѣру, ѣлъ чудный арбузъ, закусывая его чернымъ хлѣбомъ, круто посыпаннымъ крупной солью.
Среди торжественной тишины вечера Кириллычъ, бывало, разсказывалъ, понижая голосъ, о прежней службѣ съ ея строгостями и муштрой, о начальникахъ, о черкесѣ, о туркѣ, о французѣ и особенно любилъ вспоминать о томъ, какъ самъ Павелъ Степанычъ Нахимовъ (царство ему небесное!) повѣсилъ ему на бастіонѣ Егорія.
Въ разсказахъ Кириллыча покойный адмиралъ являлся легендарнымъ героемъ, чуждымъ какихъ бы то ни было недо-
