съ виду присмирѣлъ и всячески старался, чтобы не проштрафиться, и по своей должности былъ исправнымъ. И избѣгалъ попадаться на глаза Шлигѣ. Какъ ежели Шлига выйдетъ наверхъ, Яшкинъ внизъ, на кубрикъ, и отсиживается… Но только и Шлига золъ и упрямъ былъ. Чуть какая неисправка около орудій—въ зубы, а то на бакъ… Терпѣлъ Яшкинъ, про себя зло таилъ и весь свой прежній форцъ потерялъ… Сидитъ больше внизу, думы думаетъ, а то книжку какую отъ офицеровъ достанетъ; читаетъ, читаетъ и слезами зальется… А смиренія все въ емъ не было… И разъ, послѣ того, какъ его за что-то выпороли, онъ такъ на Шлигу посмотрѣлъ, и такой у его былъ взглядъ, что самъ Шлига глаза опустилъ и прочь пошелъ,—понялъ, значитъ, что довелъ человѣка до послѣдней отчаянности… И впрямь, совсѣмъ обезпутилъ человѣка! Прежде, бывало, съѣдетъ Яшкинъ на берегъ, честь-честью, больше по-благородному время проводилъ, въ кіятръ сходитъ, выпьетъ самую малость, а потомъ сталъ пьянствовать, какъ на берегъ урвется, и привозили его на клиперъ въ самомъ, можно сказать, послѣднемъ видѣ. Его завсегда уносили, бывало, поскорѣе внизъ, чтобы Шлига не видалъ,—жалѣли Яшкина. А внизу онъ грозится и страшныя самыя слова кричитъ противъ Шлиги. „Убью,—говоритъ,—безпремѣнно злодѣя за всѣ мои мученія. Онъ,—говоритъ,—всю мою жисть извелъ!“ И плачетъ, бывало, спьяна, ревмя реветъ,—жалко смотрѣть. А на утро протрезвится, и мрачный такой ходитъ да глазами изподлобья посверкиваетъ,—совсѣмъ на душегуба похожъ… Въ послѣдній годъ, однако, Яшкину стало легче жить… Увѣрился-ли Шлига въ его покорности, или жалость его взяла, но только бросилъ онъ его утѣснять, далъ, значитъ, отдышку. Однако, Яшкинъ зла не забывалъ,—не таковскій онъ былъ человѣкъ, чтобы обиду простить, и чѣмъ ближе мы подходили къ Рассеѣ, тѣмъ онъ какъ бы потеряннѣе становился. Видно, злоба не давала ему спокою, и онъ тосковалъ… Пришли это мы въ Копенгавань, всѣ радуются, что скоро домой, а ему быдто отъ этого тошнѣе и онъ ровно не въ своемъ умѣ былъ человѣкъ. И на берегъ не съѣзжалъ,—не пожелалъ… А ночью на рейдѣ,—стоялъ я на вахтѣ съ полуночи,—смотрю, Яшкинъ пробирается къ капитанской каютѣ. „Зачѣмъ это онъ?“—думаю. И страхъ меня взялъ. Однако, вахтенный мичманъ его замѣтилъ и окликнулъ: „Ты, говоритъ, куда?“—„Вѣстового, отвѣчаетъ, повидать нужно!“—
