И ежели кашель, ничего лучше нѣтъ, какъ водка. И отъ всякой нутренности помогаетъ.
И, сплюнувъ въ воду, продолжалъ:
— Такимъ-то манеромъ маялись мы, вашескобродіе, на Чайкѣ съ эстимъ самымъ Шлигой и всячески проклинали его. Соберемся, бывало, это на бакъ покурить или передъ сномъ лясничаемъ въ палубѣ, только и разговору, что про Шлигу. „Такой, молъ, сякой!“ Разговоромъ, значитъ, сердце облегчаемъ. Обидно, вѣдь, что на другихъ судахъ матросы какъ люди живутъ, а у насъ ровно бы арестантскія роты. И такъ, я вамъ доложу, иной разъ приходилось нудно, что, кажется, взбунтуй кто насъ въ тѣ поры,—пошли бы на бунтъ противъ командира… Отъ одного старика матроса я потомъ слыхалъ, что встарину было такое дѣло на фрегатѣ Отважномъ. Можетъ, слыхали, вашескобродіе?
— Нѣтъ, не слыхалъ.
— А было такое дѣло, вашескобродіе,—понижая голосъ, внушительно повторилъ Захарычъ.—Матросъ, что разсказывалъ, въ то время на этомъ фрегатѣ служилъ. Тоже, значитъ, у ихъ командиръ звѣрствовалъ безо всякаго предѣла, и разъ ночью въ окіанѣ боцмана и унтерцеры просвистали въ дудки и крикнули всѣ въ одинъ голосъ: „Пошелъ всѣ на верхъ командира за бортъ кидать!“ Вся команда выскочила на верхъ… И быть бы форменному бунту, вашескобродіе, еслибъ въ ту пору не догадался старшій офицеръ и не повернулъ все дѣло… Башковатый былъ и, сказывали, доберъ съ матросомъ.
— Что же онъ сдѣлалъ?
— Выскочилъ это онъ на верхъ, видитъ, народъ шумитъ и, ни слова не говоря, на полуютъ, а оттуда какъ зыкнетъ громовымъ голосомъ: „По мѣстамъ стоять! Къ повороту!“ Матросы, значитъ, услыхавши команду, бросились по своимъ мѣстамъ. Извѣстно, привыкли къ службѣ. А онъ все командуетъ: „Кливеръ шкотъ, фока шкотъ раздернуть! Право на бортъ!“ И давай фрегату повороты дѣлать; то оверштагъ, то фордевиндъ. И этакимъ родомъ, примѣрно, съ часъ цѣлый все повороты давалъ и вовсе умаялъ народъ. Устали,
