Поди-жъ ты! Значитъ, и у его для этой баронши сердце-то смягчалось. То-то оно и есть! И я такъ полагаю, вашескобродіе, что у всякаго человѣка, самаго злого, что-нибудь да найдется доброе, потому ежели ты на всѣхъ зло имѣешь и никого на свѣтѣ не любишь, такъ и самому нѣтъ житья. И страсть сколько онъ изводилъ бумаги на письма! Акимка говорилъ, что толстые пакеты посылалъ… Все, значитъ, къ ей… И много подарковъ везъ. А на себя скупъ былъ, и не было у его положенія, какъ у другихъ командировъ, къ себѣ приглашать на обѣдъ офицеровъ. Такъ одинъ и обѣдалъ всѣ три года… И все одинъ да одинъ съ нѣмкиными патретами… Только не довелось ему свидѣться съ бароншей… Господь наказалъ… А она, какъ узнала про судьбу его, разсудку рѣшилась.
Захарычъ снова вытянулъ окуня. Наладивъ удочку, онъ, не спѣша закинулъ ее, но, вмѣсто того, чтобы продолжать разсказъ, дипломатически покашливалъ, бросая и на меня, и на корзинку такіе выразительные взгляды, что я догадался предложить Захарычу выпить.
— Вовсе даже необходимо промочить глотку, вашескобродіе,—съ живостью согласился старикъ, и его темно-красное, изрытое морщинами лицо просіяло,—а то пересохла отъ разговору… Бытто першитъ въ ей.
— А не много ли будетъ, Захарычъ, цѣлаго стаканчика на тощакъ?—спросилъ я, собираясь наливать.
Захарычъ вытаращилъ на меня глаза съ видомъ обиженнаго человѣка.
— Много?.. Это старому-то боцману?
И не безъ достоинства прибавилъ:
— Мнѣ, вашескобродіе, ежели и всю вашу бутылку сразу, такъ не много, а не то что такой наперстокъ. Слава Богу, пивали и знаемъ свою плепорцію!
Съ этими словами, крѣпкій еще ни видъ, несмотря на свой седьмой десятокъ, Захарычъ какъ-то молодцовато выпрямился на скамьѣ и задорно приподнялъ голову, какъ будто приглашая полюбоваться его особой.
Онъ съ прежнимъ наслажденіемъ припалъ къ водкѣ, затѣмъ закусилъ маленькимъ кусочкомъ бутерброда и крякнулъ съ видомъ удовлетворенія.
— Вотъ теперь и разсказывать поспособнѣе. Водка эту самую мокроту гонитъ, Вашескобродіе,—пояснялъ Захарычъ.—
