— Развѣ что ежели тихо,—согласился Захарычъ, видимо нѣсколько заинтересованный вопросомъ о закускѣ и, бросая любопытный и умильный взоръ на стоявшую на кормѣ корзинку, изъ которой торчала бутылка съ водкой.
— Можетъ, и теперь стаканчикъ выпьете?—предложилъ я.
— Что жъ, вашескобродіе, вреды не будетъ, ежели и выпить,—весело отвѣчалъ Захарычъ, замѣтно оживившись.—Вмѣсто какъ быдто чая. Оно даже пользительно, и самое время… Солнышко-то высоко поднялось. Скоро и флагу подъемъ… Эка, вѣдь, коровы!—съ насмѣшливымъ презрѣніемъ прибавилъ Захарычъ, указывая побурѣвшею, съ надувшимися жилами рукой на стоявшіе у Кронштадта два броненосца, отчетливо виднѣвшіеся на чистомъ горизонтѣ.—Никакого въ ихъ виду нѣтъ… Не то, какъ старинныя суда… Мачты кургузыя, голыя… Только одно званіе, что мачты—говорилъ Захарычъ, пока я откупоривалъ бутылку.
Съ благоговѣйною осторожностью взялъ онъ своими скрюченными, костлявыми пальцами маленькій, до краевъ налитый стаканчикъ, затѣмъ снялъ съ головы измызганный картузъ и, перекрестившись и пожелавъ мнѣ быть здоровымъ, медленно, съ наслажденіемъ пьяницы, сталъ цѣдить водку.
— Покорнѣйше благодарю, вашескородіе. Славная водка!—одобрительно вымолвилъ онъ, возвращая стаканчикъ.
— А закусить?—предложилъ я, протягивая Захарычу бутербродъ.
— Много благодарны, вашескобродіе… Я его погодя съѣмъ,—сказалъ онъ, пряча бутербродъ въ карманъ своего ветхаго куцаго пальтишки.
Наладивъ удочку, Захарычъ закинулъ ее и тихимъ, слегка сипловатымъ баскомъ началъ свой разсказъ среди мертвой тишины лѣтняго погожаго утра на штилѣвшемъ морѣ.
— Ходили мы на этой самой Чайкѣ безъ малаго три года, вашескобродіе, по разнымъ мѣстамъ. Клиперъ нашъ подъ парусами ловко ходилъ; ежели въ бакштагъ или полвѣтра, такъ узловъ по двѣнадцати отжаривалъ и парусину легко носилъ. Ходкое было судно и рулю послушливое, и носомъ не рыло воды. Добрый былъ клиперокъ. Ну, и подъ парами, когда
