только, прямо доложу вамъ, во вѣкъ не забыть, какъ это мы на Чайкѣ домой, въ Рассею, ворочались. Слыхали про Чайку-то? Вѣдь, почти къ Кронштадту подходили… Видно, Господь несчастіе послалъ намъ въ наказаніе. „Помни, молъ, флотъ рассейскій, что за грѣхи бываетъ!“ Тридцать шесть годовъ, почитай, прошло съ тѣхъ поръ, а и теперь, какъ вспомнишь…
Низенькій, коренастый и сѣдой какъ лунь, Захарычъ, съ которымъ мы, сидя въ небольшой лодкѣ, ловили раннимъ лѣтнимъ утромъ окуней на ряжахъ, недалеко отъ Ораніенбаума, внезапно смолкъ и, весь вниманіе, напряженно глядѣлъ своими маленькими, оживившимися глазками на поплавокъ. Еще секунда, и Захарычъ вытащилъ изъ воды крупнаго окуня.
— Окунекъ форменный!—прошепталъ Захарычъ, снимая съ крючка трепыхавшуюся рыбу и бросая ее въ бачекъ съ водой.—Здѣсь имъ водъ, вашескобродіе!
Онъ основательно насадилъ червяка, поплевалъ на него, закинулъ удочку и, закуривъ маленькую трубочку, набитую махоркой, примолкъ.
Мнѣ было не до окуней.
Узнавъ, что Захарычъ былъ на злополучной Чайкѣ, о трагической катастрофѣ которой мнѣ довелось слышать въ юности, я, разумѣется, хотѣлъ узнать отъ очевидца подробности, тѣмъ болѣе, что о причинахъ несчастія въ свое время ходили темные слухи.
— Такъ вы были, Захарычъ, на Чайкѣ?—воскликнулъ я.
— То-то былъ… На форъ-марсѣ служилъ… Ноковымъ, вашескобродіе… Господь вызволилъ… Немного тогда насъ съ Чайки спаслось,—почти шепотомъ говорилъ Захарычъ, не спуская глазъ съ поплавка.—Ишь, вѣдь, шельмецъ, потрогалъ, а настояще брать не беретъ!—прибавилъ онъ, покачивая головой.
— Разскажите, Захарычъ, о Чайкѣ… Все, что помните, разскажите.
— Лучше, какъ отловимъ рыбку, тогда. А то рыба не любитъ разговору… Даромъ, что рыба, а и въ ей разсудокъ.
— Да вы, Захарычъ, тихо разсказывайте, она и не услышитъ. А потомъ мы какъ слѣдуетъ, закусимъ и ужъ будемъ удить молча.
