почти мальчикъ, не хотѣлъ вѣрить, что приходится умирать. За что же? Онъ такъ молодъ, такъ полонъ жизни… „Только что произвели въ мичмана и вдругъ умирать? Нѣтъ, это невозможно!“—думаетъ онъ, вспоминая въ это мгновеніе и мать-старушку, и сестру Соню, и гимназиста брата Костю, и эту маленькую столовую съ кукушкой на стѣнѣ, въ которой такъ уютно и славно, и гдѣ всѣ его такъ любятъ, и чувствуя, какъ непроизвольно текутъ по его лицу слезы. Онъ отворачивается, чтобы другіе не видѣли этихъ слезъ, и напрасно старается удержать ихъ. Старшій артиллеристъ и старшій механикъ, оба пожилые люди, выбѣжавъ на верхъ и увидавъ положеніе клипера, бросились въ свои каюты и стали прятать въ карманы деньги и цѣнныя вещи. У обоихъ у нихъ семьи въ Кронштадтѣ… Оба они отказывали себѣ во всемъ, рѣдко съѣзжали на берегъ, чтобъ не тратиться и кое-что скопить въ плаваньи для близкихъ. Наполнивъ карманы и какъ будто сдѣлавъ самое главное дѣло, они вернулись на-верхъ и только тогда, казалось, сознали, что не спасти имъ ни скопленныхъ денегъ, ни цѣнныхъ вещей, и что семьи ихъ осиротѣютъ. И они съ какимъ-то дикимъ ужасомъ въ глазахъ озирались вокругъ, машинально въ то же время ощупывая карманы. Отецъ Спиридоній, жирный, круглый и гладкій, словно котъ, откормившійся послѣ постной монашеской трапезы на обильномъ каютъ-компанейскомъ столѣ, съ развѣвающейся рясой и клобукомъ на головѣ, уцѣпившись за одну изъ стоекъ, поддерживающихъ мостикъ, громко и, казалось, безсмысленно произносилъ молитвы, вздрагивая челюстями и вытаращивъ въ дикомъ страхѣ свои большіе, круглые глаза.
И офицеры, сбившіеся въ кучку на шканцахъ, и матросы, толпившіеся у гротъ-мачты, то и дѣло взглядывали на капитана.
И взгляды эти точно говорили:
— Спаси насъ!
Словно затравленный волкъ, блѣдный и озлобленный, съ горящими глазами, все еще не теряя самообладанія, капитанъ, точно приросшій къ мостику, жадно и сердито озирался вокругъ, ища спасенія людей и клипера. Казалось, онъ чувствовалъ эти взгляды, полные мольбы и укора, устремленные
