Несмотря на весь ужасъ положенія, среди команды не было той паники, которая охватываетъ обыкновенно людей въ подобныя минуты. Привычка къ строгой морской дисциплинѣ, присутствіе на мостикѣ капитана, старшаго офицера, вахтеннаго начальника и стараго штурмана, которые не покидали своихъ мѣстъ, точно клиперъ не стремился къ гибели, сдерживали матросовъ. И они, словно испуганные бараны, жались другъ къ другу, сбившись въ толпу у гротъ-мачты, и съ трогательной покорностью отчаянія переводили взгляды съ моря на капитана.
На шканцахъ и подъ мостикомъ стояли офицеры съ блѣдными, искаженными ужасомъ, лицами. Еще недавно веселый, смѣющійся толстый лейтенантъ Сниткинъ вздрагивалъ всѣмъ своимъ рыхлымъ тѣломъ, точно въ лихорадкѣ, едва удерживаясь на ногахъ отъ охватившаго его страха. Онъ торопливо крестился, какъ-то жалобно и растерянно глядѣлъ на другихъ и, словно стыдясь своего малодушія, пробовалъ улыбаться, но вмѣсто улыбки выходила какая-то страдальческая гримаса. Докторъ Платонъ Васильевичъ то и дѣло жмурился, точно у него вдругъ заболѣли глаза, и затѣмъ съ какою-то жадной внимательностью впивался глазами въ море и снова жмурился. Безконечно скорбное выраженіе свѣтилось на его умномъ, симпатичномъ лицѣ. Въ головѣ его проносилась мысль о горячо любимой имъ молодой женѣ и позднее раскаяніе, что онъ ушелъ въ плаваніе вмѣсто того, чтобъ выйти въ отставку. И онъ самъ не замѣчая, громко повторялъ: „Зачѣмъ?.. Зачѣмъ?.. Зачѣмъ?“ и опять жмурилъ глаза. Нырковъ, только что радовавшійся, что избавился отъ опасности потонуть на баркасѣ, старался скрыть свой ужасъ и страхъ передъ надвигающейся несомнѣнной смертью. Стыдъ показаться передъ безстрашнымъ, казалось ему, капитаномъ, офицерами и матросами, заставлялъ этого добраго, славнаго молодого мичмана дѣлать невѣроятныя усилія, чтобъ казаться спокойнымъ, готовымъ умереть „какъ слѣдуетъ доблестному моряку“. А между тѣмъ онъ чувствовалъ, что сердце его замираетъ въ жгучей тоскѣ, и холодныя струйки пробѣгаютъ по спинѣ. „Стыдно, стыдно!“—думаетъ онъ, съ безнадежной, безмолвной мольбой поднимая свои бархатные темные глаза на небо, по которому несутся черныя, мрачныя тучи. Но въ нихъ онъ видитъ все ту же смерть, которая, казалось, витаетъ надъ клиперомъ. Совсѣмъ юный мичманъ Арефьевъ,
