глядывалъ старый штурманъ и на надувшійся вымпелъ, не измѣнявшій своего направленія, указывающего, что вѣтеръ прямо, какъ говорятъ моряки, „въ лобъ“, и на небо, на свинцовомъ фонѣ котораго начинали прорѣзываться голубые кружки…
— Дождь-то, слава Богу, перестаетъ, Лаврентій Иванычъ,—весело замѣтилъ вахтенный лейтенантъ Чирковъ.
— Да, перестаетъ.
Въ мягкомъ, пріятномъ баскѣ стараго штурмана не слышно было довольной нотки. Напротивъ, то обстоятельство, что дождь перестаетъ, казалось, не особенно нравилось Лаврентію Ивановичу. И словно бы не довѣряя своимъ зоркимъ глазамъ, онъ снялъ съ поручней большой морской бинокль и снова впился въ почернѣвшую даль. Нѣсколько минутъ разглядывалъ онъ мрачныя, нависшія надъ краемъ моря, тучи и, положивъ на мѣсто бинокль, потянулъ носомъ, точно собака, воздухъ и покачалъ раздумчиво головой.
— Что это вы, Лаврентій Иванычъ, все посматриваете?.. Мы, кажется, не проходимъ опасныхъ мѣстъ?—шутливо спросилъ Чирковъ, подходя къ штурману.
— Не нравится мнѣ горизонтъ-съ!—отрѣзалъ старый штурманъ.
— А что?
— Какъ-бы въ скорости не засвѣжѣло.
— Эка бѣда, если и засвѣжѣетъ!—хвастливо проговорилъ молодой человѣкъ.
— Очень даже бѣда-съ!—внушительно и серьезно замѣтилъ старшій штурманъ.—Этотъ свирѣпый нордъ-вестъ коли зареветъ во всю, то надолго и ужъ тогда не выпуститъ насъ отсюда… А я предпочелъ-бы штормовать въ открытомъ морѣ, чѣмъ здѣсь, на этомъ подлецѣ-рейдѣ. Да-съ!
— Чего намъ бояться. У насъ—машина. Разведемъ пары, въ помощь якорямъ, и шутя отстоимся!—самоувѣренно воскликнулъ Чирковъ.
Лаврентій Ивановичъ посмотрѣлъ на молодого человѣка съ снисходительной улыбкой стараго, бывалаго человѣка, слушающаго хвастливаго ребенка.
— Вы думаете „шутя“?—протянулъ онъ, усмѣхнувшись… Напрасно! Вы, батенька, не знаете, что это за подлый нордъ-вестъ, а я его знаю. Лѣтъ десять тому назадъ, я стоялъ здѣсь на шкунѣ… Слава Богу, во время убрались, а то бы…
