волнъ. Вѣтеръ трепалъ его свѣтло-русые бакенбарды, и дождь хлесталъ прямо въ лицо. Нѣсколько секундъ не спускалъ онъ глазъ съ моря, точно стараясь угадать: не собирается ли оно разбушеваться, и, казалось, успокоенный, поднялъ глаза на нависшія тучи и потомъ прислушался къ гулу буруновъ, шумѣвшихъ за кормой.
— За якорнымъ канатомъ хорошенько слѣдите. Здѣсь подлый грунтъ, каменистый,—сказалъ онъ вахтенному начальнику.
— Есть!—коротко и весело отрѣзалъ молодой лейтенантъ Чирковъ, прикладывая руку къ полямъ зюйдъ-вестки и видимо щеголяя и служебной афектаціей хорошаго подчиненнаго, и своимъ красивымъ баритономъ, и своимъ внѣшнимъ видомъ заправскаго моряка.
— Сколько вытравлено цѣпи?
— Десять сажень каждаго якоря.
Капитанъ двинулся, было, съ мостика, но остановился и еще разъ повторилъ, обращаясь къ плотной и приземистой фигурѣ старшаго офицера:
— Такъ ужъ пожалуйста, Николай Николаичъ, чтобы баркасъ вернулся какъ можно скорѣй… Барометръ пока хорошо стоитъ, но, того и гляди, можетъ засвѣжѣть. Вѣтеръ прямо въ лобъ, баркасу и не выгрести.
— Къ одиннадцати часамъ баркасъ вернется, Алексѣй Петровичъ.
— Кто поѣдетъ съ командой?
— Мичманъ Нырковъ.
— Скажите ему, чтобъ немедленно возвращался на клиперъ, если начнетъ свѣжѣть.
Съ этими словами капитанъ сошелъ съ мостика и спустился въ свою большую, комфортабельную капитанскую каюту. Проворный вѣстовой принялъ у входа дождевикъ, и капитанъ присѣлъ у круглаго стола, на которомъ ужъ былъ поданъ кофе и стояли свѣжія булки и масло.
Старшій офицеръ, ближайшій помощникъ капитана, такъ сказать „хозяйскій глазъ“ судна и верховный жрецъ культа порядка и чистоты, по обыкновенію, поднявшись вмѣстѣ съ матросами, съ пяти часовъ утра носился по клиперу во время обычной его утренней уборки и торопился теперь выпить поскорѣе стаканъ-другой горячаго чаю, чтобы затѣмъ снова выбѣжать на-верхъ и поторапливать выгрузкой угля. Отдавши
