И адмиралъ даже засмѣялся.
По красивому, румяному лицу молодого лейтенанта разлилась краска. Но глаза его такъ же ясно и рѣшительно смотрѣли на отца, когда онъ проговорилъ:
— Это вѣрно, папа. Тысячъ восемь я привезъ!
Адмиралъ, казалось, не вѣрилъ своимъ ушамъ. Такъ просто и спокойно проговорилъ эти слова сынъ.
— Потому, что былъ ревизоромъ?—наконецъ спросилъ старикъ упавшимъ голосомъ.
— Да, папа. Я дѣлалъ то, что дѣлаютъ почти всѣ, и долженъ тебѣ сказать, что не вижу въ этомъ никакой подлости… Напрасно ты такъ близко принимаешь это къ сердцу, папа. Не возьми я своей части, все пошло бы одному капитану… Съ какой стати!.. И вѣдь эти восемь тысячъ, которыя мнѣ достались, собственно говоря, ни отъ кого не отняты… Никакихъ злоупотребленій мы не дѣлали ни съ углемъ, ни съ провизіей… Все покупали по справочнымъ цѣнамъ, которыя давали намъ консула… Но эти обычныя скидки десяти процентовъ со счетовъ, которыя практикуются вездѣ, что съ ними дѣлать?… Записывать ихъ на приходъ по книгамъ нельзя… Оставлять ихъ поставщикамъ, что ли? Это было бы совсѣмъ глупо… Ну, онѣ и дѣлятся между капитаномъ и ревизоромъ… И никто не видитъ въ этомъ ничего предсудительнаго…
— Но вѣдь это… воровство!.. Вѣдь эти скидки должны поступать въ казну… Или ты съ капитаномъ этого не понимаете?… Неужели не понимаете?.. О, Господи, какіе вы непонятливые!.. И ты, сынъ человѣка, который въ жизни никогда не пользовался никакими скидками, ты тоже не находишь ничего предосудительнаго…
— Ты, папа, извини, слишкомъ большой идеалистъ и требуешь отъ людей какого-то геройства и притомъ ни къ чему ненужнаго. А я смотрю на жизнь нѣсколько иначе… Я не…
— Вижу… Довольно… Мы другъ друга не понимаемъ,—перебилъ старикъ, и голосъ его звучалъ невыразимою грустью.—Теперь во флотѣ не понимаютъ даже, что предосудительно и что нѣтъ… И даже такіе молодые… То-то ты и отставки моей не одобряешь… Ты разсудителенъ не по лѣтамъ… И, вѣрно, карьеру сдѣлаешь… Иди… иди, Сережа… Намъ больше не о чемъ разговаривать!.. Не говори только объ этомъ сестрѣ… Она тоже не пойметъ тебя…
