не нравились ей; въ нихъ чувствовалось что-то такое, что глубоко огорчало ее и, конечно, огорчитъ старика. Да и раньше жизнь брата, въ отсутствіе отца, не отвѣчала ея вкусамъ а—главное—его взгляды, его убѣжденія казались ей такими не симпатичными. И Нита, любившая своего единственнаго брата до безумія, не разъ горячо съ нимъ спорила, стараясь переубѣдить его.
И теперь, при мысли о скорой встрѣчѣ брата съ этимъ честнымъ, безупречнымъ отцомъ, предчувствіе чего-то тяжелаго невольно закрадывалось въ ея сердце. О, какъ ей хотѣлось, чтобы предчувствіе это оказалось ложнымъ, и чтобы Сережа не былъ такимъ практическимъ человѣкомъ, какимъ выставлялъ себя въ письмахъ.
— Ну, конечно, наносное… Нынче это въ модѣ. И моряки щеголяютъ тѣмъ, чего мы въ молодые годы стыдились… Такой ужъ духъ нынче и во флотѣ, къ сожалѣнію… Идеалъ гроша царитъ… Какое-то торгашество… Да, Ниточка, моряки теперь не тѣ, что были прежде! Прежде мы не думали поражать франтовствомъ да по моднымъ ресторанамъ шататься… Прежде мы были хоть и замухрышками, но зато, знаешь ли, на сдѣлки разныя съ совѣстью не пускались, по переднимъ у начальства не торчали, къ тетенькамъ за протекціей не ѣздили, а тянули себѣ лямку по совѣсти… А теперь… Ну, да что говорить… Я увѣренъ только, что нашъ Сережа—сынъ своего отца и никогда не заставитъ его краснѣть за себя… Не такъ ли, моя голубушка?.. Ты вѣдь у меня славная дѣвочка и умница!
Нита поспѣшила согласиться съ отцомъ, но когда пришла въ свою маленькую свѣтлую комнатку, мысли о Сережѣ заставили ее снова задуматься. И ей было почему-то безконечно жаль отца.
— Анна Васильевна! Нита! Готовы ли вы? Черезъ четверть часа пора ѣхать, чтобъ поспѣть на пароходъ!—говорилъ, стуча въ началѣ девятаго часа утра поочередно въ двери комнатъ жены и дочери, веселый и радостный старикъ, бодрый и свѣжій, пріодѣвшійся въ новый сюртукъ и надѣвшій на шею большой крестъ Владиміра второй степени, спрятавшійся подъ густою бородой адмирала.
