привязанность къ тому человѣку, который доставилъ ему, гонимому бродягѣ, каждое утро рисковавшему попасть на арканъ фурманщика, спокойный пріютъ на корветѣ и сытую, пріятную жизнь среди добрыхъ людей, выразившихъ бродягѣ съ перваго же его появленія на корветѣ самое милое и любезное вниманіе, котораго онъ ужъ давно не видалъ.
Въ свою очередь и угрюмый, мало общительный матросъ былъ сильно привязанъ къ своему найденышу, оказавшему такія блистательныя способности, не говоря уже о прекрасныхъ нравственныхъ качествахъ, и, кажется, только съ нимъ однимъ и велъ подъ пьяную руку длинныя интимныя бесѣды. Онъ разсказывалъ „Куцому“ о томъ, какъ онъ неправильно, изъ-за одного „подлаго человѣка“, былъ сданъ въ матросы, и о своей женѣ, которая живетъ вродѣ быдто „форменной барыни“, и о дочери, которая и знать его не хочетъ… И „Куцый“, казалось, понималъ, что этотъ угрюмый матросъ, пившій джинъ стаканчикъ за стаканчикомъ въ какомъ-нибудь иностранномъ кабачкѣ, разсказываетъ невеселыя вещи.
Знакомство съ „Куцымъ“ произошло совершенно случайно. Это было въ Кронштадтѣ въ одинъ ненастный и холодный воскресный день, послѣ обѣда, дня за три до отхода „Могучаго“ въ кругосвѣтное плаваніе. Порядочно „треснувши“ и выписывая ногами самые затѣйливые вензеля, Кочневъ возвращался изъ кабака на корветъ, стоявшій въ военной гавани, какъ гдѣ-то въ переулкѣ замѣтилъ собаку, угрюмо прижавшуюся къ водосточной трубѣ и вздрагивающую отъ холода. Жалкій видъ этой намокшей, съ выдающимися ребрами, видимо безпріютной собаки, и притомъ самой неказистой наружности, обличавшей бродягу, тронулъ пьяненькаго матроса.
— Ты, братъ, чей будешь?.. Видно бездомный песъ, а?—проговорилъ онъ заплетающимся языкомъ, останавливаясь около собаки.
Собака подозрительно взглянула своими умными глазами на матроса, точно соображая: дать ли ей немедленно тягу или выждать, не уйдетъ ли этотъ человѣкъ. Но нѣсколько дальнѣйшихъ словъ, произнесенныхъ ласковымъ тономъ, видимо успокоили ее на счетъ его недобрыхъ намѣреній, и она жалобно завыла. Матросъ подошелъ еще ближе и погладилъ ее; она лизнула ему руку, видимо тронутая лаской, и завыла еще сильнѣй.
Тогда Кочневъ сталъ шарить у себя въ карманахъ. Этотъ жестъ возбудилъ въ собакѣ жадное вниманіе.
