тоскливо… И не знаю, что бы я далъ, только она бы, родненькая, не кручинилась. И съ чего это она? О чемъ думы думаетъ, голубенькая? Такъ это я раздумываю и самъ тоскую, какъ вдругъ около меня тѣнь, а затѣмъ что-то блеснуло и полоснуло по уху. Гляжу: Алимка, этотъ самый черкесъ, съ кинжаломъ… „Я тебѣ и носъ отрѣжу… будешь ходить сюда“. Я увернулся и на него. Сцѣпились. Наконецъ повалилъ я его и спрашиваю: „По какой причинѣ ты, собака, на меня?“ „И ханымъ, и тебѣ секимъ башка… Зачѣмъ ханымъ ходишь…“—„А тебѣ что?“—„Ханымъ меня не любитъ, а я ханымъ люблю, стерегу“.—Приревновалъ, значитъ, дьяволъ. А Глафира-то на этого черкеса никакого вниманія не обращала… И рожа, если-бъ вы знали, какая… Такъ онъ со злобы, чертъ… что выдумалъ!.. Стараюсь я это кинжалъ отнять, а онъ опять пырнулъ въ руку. Тутъ ужъ я озвѣрѣлъ… душу его за горло… Хрипитъ. А въ это самое время Глафира съ фонаремъ… „Вы что тутъ дѣлаете? Какъ вы тутъ оказались, Максимъ Тарасычъ?
— Я всталъ, молчу… Поднялся и черкесъ, сердито глядитъ такъ… А кинжалъ евойный у меня… Я глазъ съ черкеса не спускаю. А Глафира ему что-то по-татарски… и такъ это должно что-нибудь очень обидное… Онъ это вырвалъ кинжалъ у меня и къ ей… къ Глафирѣ-то… Я мигомъ очутился между ими, и кинжалъ пришелся мнѣ въ плечо. Но ужъ послѣ эстаго я этого черкеса разъ да другой по уху и сшибъ его съ ногъ… Держу за шиворотъ. А онъ, собака, мнѣ шепчетъ: „Драка была. Ханымъ не видалъ. И ты говори: драка была, ханымъ не видалъ!“ Путать, значитъ, ее не хотѣлъ… Поди-жъ ты! Тутъ Глафира велѣла тащить черкеса въ сарай, и я заперъ его на ключъ. „А завтра, говоритъ, въ полицію отведутъ.“—„Зачѣмъ, говорю… не надо“,—и сталъ-было прощаться. А она какъ подняла фонарь да увидала, что и лицо у меня въ крови и на плечѣ скрозь рубашку кровь,—такъ и ахнула. И, словно бы виноватая, вся затихла и на меня такъ жалостно смотритъ. „Идемте, говоритъ, въ горницу… Обмойтесь и раны перевяжите. Я вамъ тряпокъ дамъ“… Ну я пришелъ, обмылся—полъ-уха, гляжу, нѣтъ. Перевязалъ тряпками и прощаюсь… „Спасибо, говоритъ, вамъ, спасли отъ черкеса… Только напрасно!“ Тутъ ужъ я не утерпѣлъ, слезы градомъ, и я вонъ… А она въ догонку… „Прощайте, Максимъ Тарасычъ… Не ходите ко мнѣ. Лучше для васъ будетъ. Я людямъ горе одно приношу“… Ну,
