— А она его любила?
— Сдавалось мнѣ, вашескобродіе, что настоящей пристрастности къ ему не имѣла. Почитала супруга, какъ слѣдоваетъ женѣ, соблюдала законъ, а чтобы по-настоящему имѣть приверженность, чтобы, значитъ, до помраченія… непримѣтно было… А, по моему разсудку, вашескобродіе, главная причина въ томъ, что души ихъ несродственныя были… Изъ-за того и настоящей приверженности не могло быть.
— Какъ такъ?
— А такъ… Не пришлись они другъ-дружкѣ чтобы какъ, примѣрно сказать, при корабельной стройкѣ: стыкъ въ стыкъ. Онъ все больше о дѣлахъ заботился, одно только житейское понималъ. Продалъ да купилъ! И хоть жену обожалъ, холилъ ее да рядилъ, а души-то ея высокой не чувствовалъ… А Глафира однимъ житейскимъ брезговала… Она любила все больше умственное… Насчетъ души значитъ и всего такого прочаго, вашескобродіе. Почему, молъ, человѣкъ на свѣтѣ живетъ и какъ ему по совѣсти жить? И гдѣ, молъ, правда на свѣтѣ есть? И по какой причинѣ звѣздочки горятъ и на земь падаютъ?.. И великъ ли предѣлъ свѣту?.. До всего такого она очень даже была любопытна… Ну, а Григорій Григорьичъ, мужъ ейный, ничего этого не почиталъ… Совсѣмъ въ эти понятія не входилъ… И выходитъ—сродственности не было! Бѣда безъ этого!—примолвилъ Тарасычъ и призадумался.
— А какъ вы съ ней познакомились, Тарасычъ?
— Изъ-за эстого самаго… изъ-за умственнаго разговора она и допустила къ себѣ… Я самъ, вашескобродіе, грѣшнымъ дѣломъ, приверженъ къ этому… Хоть и темный человѣкъ, а все разная дума идетъ въ голову. Такъ вотъ, какъ я увидалъ въ первый разъ Глафиру и пришелъ въ безуміе, можно сказать, такъ на другой день опять отпросился на берегъ и въ лавочку… нитки быдто покупать. Подошелъ, а войти смѣлости нѣтъ… Въ груди такъ и колотитъ… И самъ дивлюсь, вашескобродіе, своему страху… Прежде куда вгодно входилъ… не боялся, а тутъ ровно гусенокъ желторотый… Однако вошелъ. Смотрю, вмѣсто хозяйки—мужъ. Купилъ нитокъ. Тары-бары. Скучно въ лавкѣ то ему одному сидѣть, такъ онъ
