жилистыми и умѣлыми руками спины такихъ фаворитовъ-купальщиковъ.
Я началъ пользоваться благоволеніемъ Тарасыча вскорѣ послѣ пріѣзда въ Севастополь, какъ только онъ откуда-то узналъ о томъ, что я отставной морякъ и, вдобавокъ, севастопольскій уроженецъ. Мы скоро сдѣлались съ Тарасычемъ пріятелями, вмѣстѣ ловили на зарѣ бычковъ и часто, какъ онъ выражался, „балакали“. Иногда по вечерамъ, когда купальни запирались, Тарасычъ заходилъ ко мнѣ въ гостиницу и охотно выпивалъ стаканъ-другой чая съ коньякомъ, который онъ называлъ почему-то „пользительнымъ напиткомъ“.
Повидимому, этотъ „пользительный напитокъ“ значительно способствовалъ нашему сближенію, тѣмъ болѣе, что я разбавлялъ чай своего гостя, нисколько не жалѣя коньяку.
— Что, вашескобродріе, хорошо искупались?—весело спрашивалъ Тарасычъ, набрасывая на меня простыню и начиная усердно растирать спину.
— Отлично, Тарасычъ!—такъ же весело отвѣчалъ я, бодрый, жизнерадостный и словно бы окрѣпшій послѣ купанья.
— То-то я и говорю: у насъ въ Севастополѣ купанье первый сортъ, ежели купаться съ разсудкомъ… раннимъ часомъ. Ну, теперь извольте одѣваться, вашескобродіе. Сейчасъ шаечку съ водой для ногъ принесу.
Когда Тарасычъ возвратился, я напомнилъ ему объ обѣщаніи разсказать подробности его романической исторіи.
— Такъ вамъ въ самомъ дѣлѣ желательно послушать?—спросилъ Тарасычъ, испытующе взглядывая на меня.
— Очень даже желательно, Тарасычъ.
— Что-жъ… Я все въ подробности обскажу…
— Пожалуйста.
— Вы господинъ съ понятіемъ,—снова повторилъ онъ, словно бы приглашая меня отнестись къ его разсказу съ серьезностью.
Тарасычъ присѣлъ на срубъ купальни, опершись на стойку, закурилъ трубку и, видимо нѣсколько возбужденный, началъ разсказъ своимъ мягкимъ, пріятнымъ голосомъ.
