у насъ никакого… А кто виноватъ?.. Сами Лександра Иванычъ, виноваты… Не послушались Егорова… Не бойсь Егоровъ, даромъ, что изъ матросовъ, а съ понятіемъ… Съ большимъ понятіемъ!.. Жили мы съ вами холостыми, то ли дѣло?.. Слава тебѣ Господи! И деньги у насъ завсегда были, и всякаго припаса вдосталь, и званіе свое поддерживали… „Егоровъ! Шампанскаго!“—„Есть!“ И несу, что вгодно… А теперь, какъ глупость-то сдѣлалъ…
— Егоровъ! Пошелъ вонъ! Искровяню рожу!
Но эта угроза не только не пугала Егорова, а, напротивъ, приводила его даже въ нѣсколько восторженное состояніе.
— Что-жъ, искровяните. Сдѣлайте ваше одолженіе… Со всѣмъ моимъ удовольствіемъ! Я вѣдь любя говорю… Слава Богу, пятнадцать лѣтъ служу вамъ честно… А все-таки вижу: хоша вы и адмиралъ, а разсудку въ васъ мало… Ну… хорошо… положимъ, бѣсъ взыгралъ на старости лѣтъ… Такъ женись, братецъ ты мой, на какой-нибудь степенной сахарной вдовѣ въ тѣлѣ и съ понятіемъ, а то…
Обыкновенно Егоровъ не доканчивалъ, потому что взбѣшенный адмиралъ срывался съ дивана и, схвативъ вѣстового за шиворотъ, ввергалъ Егорова въ его крошечную каютку и запиралъ ее на ключъ.
„Непремѣнно прогоню эту пьяную скотину!“—рѣшалъ адмиралъ въ пылу гнѣва. Но гнѣвъ проходилъ, и эта „пьяная скотина“ снова являлась въ глазахъ адмирала близкимъ, преданнымъ человѣкомъ, а воспоминаніе нашептывало, какъ эта „пьяная скотина“, жертвуя собой, спасла, во время крушенія, своего командира.
И адмиралъ прощалъ Егорову его дерзкія рѣчи во хмѣлю и ворчанья въ трезвомъ видѣ, какъ и Егоровъ, въ свою очередь, прощалъ адмиралу его ругань и кулачную расправу во время вспышекъ гнѣва.
И оба любили другъ друга.
Егоровъ,—вообще аккуратный и исправный, по морской привычкѣ, человѣкъ,—довелъ кабинетъ и маленькую спальню адмирала до умопомрачающей чистоты. Все въ этихъ комнатахъ блестѣло и сверкало. Нигдѣ ни соринки, нигдѣ ни пылинки. Всѣ окна были вымыты и протерты суконками. Под-
