Всѣ, точно по какому-то волшебству, снова становятся простыми добрыми малыми и дружными товарищами. Аяксы, конечно, примирились.
Подъ палящими отвѣсными лучами солнца клиперъ прибирается послѣ длиннаго перехода. Матросы весело скоблятъ, чнстятъ, подкрашиваютъ и трутъ судно и подъ носъ мурлыкаютъ пѣсни. Всѣ предвкушаютъ близость берега и гулянки. Уже достали якорную цѣпь, давно покоившуюся внизу, и приклепали ее.
На утро слѣдующаго дня вѣтеръ совсѣмъ стихъ, и мы развели пары. Близость экватора сказывалась нестерпимымъ зноемъ. Кочегаровъ безъ чувствъ выносили изъ машины и обливали водой. По разсчету берегъ долженъ былъ открыться къ пяти часамъ, но уже съ трехъ часовъ охотники-матросы съ марсовъ сторожили берегъ. Первому, увидавшему землю, обѣщана была денежная награда.
И въ пятомъ часу съ форъ-марса раздался веселый крикъ: „берегъ!“—крикъ, отозвавшшся во всѣхъ сердцахъ неописуемой радостью.
Къ вечеру мы входили въ Зондскій проливъ. Штиль былъ мертвый. Волшебная панорама открылась предъ нами. Справа и слѣва темнѣли острова и островки, облитые чуднымъ свѣтомъ полной луны. Вода казалась какой-то серебристой гладью, таинственной и безмолвной, по которой шелъ нашъ клиперъ, оставляя за собой блестящую фосфорическую ленту.
Къ утру картина была не менѣе красива. Мы шли точно садомъ между кудрявыхъ, зеленыхъ островковъ, залитыхъ яркимъ блескомъ солнца. Прозрачное изумрудное море точно лизало ихъ.
Наконецъ, мы вышли въ открытое мѣсто и къ сумеркамъ входили въ Батавію. Когда якорь грохнулъ въ воду, офицеры, радостные и примиренные, поздравляли другъ друга съ приходомъ и скоро почти всѣ уѣхали на берегъ, на который не вступали шестьдесятъ два дня.
