димо взволнованный, онъ спустился къ себѣ въ каюту. Съ тѣхъ поръ онъ сталъ еще холоднѣе съ Чебыкинымъ и нѣсколько мѣсяцевъ спустя, когда мы встрѣтились съ эскадрой, Чебыкина перевели на другое судно.
Въ каютъ-компаніи нѣтъ прежняго оживленія. Всѣ уже успѣли порядочно надоѣсть другъ-другу. Постоянное общеніе съ одними и тѣми же лицами, въ тѣсной общей каютѣ, отравляетъ существованіе. Каждый знаетъ вдоль и поперекъ другого, знаетъ, у кого осталась въ Россіи хорошенькая жена, у кого невѣста, кто за кѣмъ ухаживаетъ въ Кронштадтѣ, знаетъ, что старшаго артиллериста, безобиднаго, маленькаго, лысаго человѣчка бьетъ супруга, а у механика жена удерживаетъ все содержанiе, оставляя мужу самые пустяки, знаетъ, кто сколько долженъ портному Задлеру, еврею, пріѣзжавшему проводить своихъ кредиторовъ въ день ухода клипера въ плаванье, кто копитъ деньги и потихоньку у себя въ каютѣ ѣстъ—чтобъ не угощать другихъ—сыръ и пьетъ портеръ.
Недостатка и слабости каждаго, терпамые въ обыкновенное время, теперь преувелачиваются и злобно ставятся на счетъ. Является желаніе покопаться въ душѣ и сказать что-нибудь обидное. Чувствуется какое-то глухое взаамное раздраженіе, и необходимы большой тактъ и умѣнье со стороны старшаго офацера, чтобъ умѣть во-время прекращать пикировки, грозящія обратиться въ ссоры, которыми все чаще и чаще обмѣниваются между собою прежде дружно жившіе люди. Книги всѣ прочатаны. разговоры и воспоминанія всѣ исчерпаны. Уйти другъ отъ друга некуда. Одинъ, другой спасаются отъ одуряющей скуки, занимаясь языками. Старшій офицеръ выдумываетъ себѣ дѣло, донимая матросовъ «чистотой». Остальны рѣшнтельно не знаютъ, какъ убить время, свободное отъ вахтъ и служебныхъ занятій.
Полдень.
Вѣстовые накрываютъ на столъ. Офацеры собираются къ обѣду и слушаютъ лѣниво, какъ одинъ изъ офицеровъ играетъ, не смотря на качку „Травіату“ на маленькомъ принайтовленномъ піанино.
— Бросьте, надоѣло! — говорить кто-то.
Въ это время торопливо входить старшій штурманъ Арка-
