рала, Никандръ пошелъ убирать кабинета и спальню. „Ужо гроза!“ -подумалъ старый камердинеръ, мрачно вздыхая.
Къ семи часамъ поваръ Ларіонъ уже стоялъ у дверей, выжидая, когда баринъ обратитъ на него вниманіе. Онъ, наконецъ, обратилъ и, приблизившись къ повару, который низко поклонился и затѣмъ замеръ, вытянувъ руки по швамъ, — быстро, точно и ясно заказалъ обѣдъ (адмиралъ распоряжался всѣмъ въ домѣ самъ) и крикнулъ:
— Понялъ?
— Понялъ, ваше высокопревосходительство!
Затѣмъ адмнралъ, по обыкновеійю, освѣдомлялся: что сегодня готовятъ для людей? (Для людскаго обѣда было недѣльное росписаніе на каждый день). Ларіонъ доложилъ, что кислыя щи съ говядиной и пшенная каша съ масломъ. Тогда адмнралъ шелъ въ кабинетъ, доставалъ изъ письменнаго стола деньги и, возвратившись, неизмѣнно говорилъ суровымъ тономъ, подавая повару деньги:
— Не транжирь… смотри!
— Слушаю, ваше высокопревосходительство! - такъ же неизмѣнно отвѣчалъ Ларіонъ и стоялъ, какъ вкопанный, пока адмиралъ не говорилъ ему: „Пошелъ!“ или не дѣлалъ соотвѣтствующаго знака рукой.
Ровно въ восемь часовъ, когда на военныхъ судахъ поднимается флагъ и гюйсъ и начинается день, адмиралъ уже былъ въ сюртукѣ, застегнутый на всѣ пуговицы. Маленькіе остроконечные воротнички, въ видѣ треугольниковъ, торчали изъ-за чернаго шелковаго шейнаго платка, обмотаннаго, по-старинному, поверхъ другого платка — бѣлаго. Одѣтъ онъ былъ всегда не безъ щегольства и любилъ душиться.
Черезъ четверть часа онъ неизмѣнно шелъ гулять, не смотря ни на какую погоду и, проходя въ прихожую, обыкновенно спрашивалъ у Никандра, махнувъ головой по направленію къ половинѣ адмиральши:
— Спятъ?
— Точно такъ!
Адмиралъ недовольно крякалъ, надѣвалъ пальто и фуражку и выходилъ на улицу. Гулялъ онъ часъ или полтора и всегда по Васильевскому острову. На набережной онъ иногда останавливался и смотрѣлъ, какъ грузятся иностранные пароходы и, видимо, сердился, если работали тихо, сердился и уходилъ. При встрѣчахъ хорошенькихъ женскихъ лицъ ад-
