отчаянность пойдетъ. И доходилъ ужъ Тепляковъ до предѣла. Сознался послѣ мнѣ, что недобрыя мысли были… Большое зло онъ на «ястреба» имѣлъ. И пропасть бы имъ обоимъ, еслибъ въ тѣ поры не увольнилъ Никандра Петровичъ своего вѣстового и не взялъ другого. Вовсе ожесточилъ человѣка и въ тоску ввелъ! Однако и покурить пора, вашескобродіе.
— Этотъ самый Тепляковъ и «выправилъ» Никандра Петровича?—спросилъ я.
— А вотъ узнаете, вашескобродіе. Заставили разсказывать, такъ слушайте!—ворчливо отвѣтилъ Дмитричъ, задѣтый въ своемъ самолюбіи разсказчика, привыкшаго, чтобъ его слушали. И вообще онъ, несмотря на свою горемычную жизнь и почти нищенское положеніе, умѣлъ сохранять свое достоинство.
Докуривъ свою «цигарку», старикъ сказалъ:
— А хорошо на солнышкѣ… Кости-то старыя грѣетъ… Вѣрно и Никандра Петровичъ солнышку радуется. Онъ и не знаетъ, что мы про него разсказываемъ, и вѣрно забылъ, что мнѣ три зуба вышибъ…
— Три?
— То-то три, и сразу. Рука у него была тяжелая…
— И наказывалъ васъ линьками?..
— И очень даже довольно часто… За пропой казны… Ну, да Богъ съ нимъ… Я зла на него не имѣю… Мало ли чего было… И дай ему Богъ на томъ свѣтѣ покою… Потому—понялъ свою ожесточенность и людей сталъ жалѣть… Безпремѣнно явлюсь къ нему… Я и не зналъ, что онъ тутъ на дачѣ…
— Кажется, тутъ… Ну, такъ разсказывайте, Дмитричъ.
И старикъ продолжалъ:
III.
— Назначили Теплякова форъ-марсовымъ,—онъ и раньше на форъ-марсѣ служилъ,—и гребцомъ на капитанскій вельботъ… Видный и пригожій изъ себя былъ Тепляковъ, Никандра Петровичъ любилъ, чтобы гребцы что на его катерѣ, что на вельботѣ, были здоровые, молодые и видные… По крайности лестно… И въ скорости Тепляковъ въ себя пришелъ… Свѣтъ Божій увидалъ, какъ изъ вѣстовыхъ вышелъ. А ужъ старался какъ, чтобы, значитъ, не могло быть капитанской шлифовки!.. Бывало и на реѣ работалъ во-всю, и у орудія за командира
