— Чѣмъ же замѣчателенъ вашъ Никандръ Петровичъ?
— Очень даже замѣчателенъ, если угодно знать. Всякій старый матросъ хорошо его помнитъ. Теперь, конечно, ежели по чести разобрать, что въ немъ? Однѣ, съ позволенія сказать, завалящія кости да шкура. Высохъ Никандра Петровичъ, вродѣ будто египетской муми… Вылѣзъ вотъ на солнышко, словно ящеръ изъ-подъ камня, у смерти отсрочки проситъ… Ему вѣдь, вашескобродіе, что и мнѣ, къ девятому десятку подходитъ, и давно намъ съ нимъ на томъ свѣтѣ паекъ идетъ. Пожалуйте, молъ, такіе-сякіе на раздѣлку. И ты, ваше присходительство Никандра Петровичъ! И ты, отставной матросъ первой статьи, бродяжка и пьяница, Андрейка Кирюшкинъ!.. Вотъ теперь что… А прежде, этакъ лѣтъ сорокъ тому назадъ, Никандра Петровичъ на весь балтинскій флотъ гремѣлъ…
— Чѣмъ же?
— Боемъ и шлифовкой. Первый по звѣрству капитанъ былъ!—не безъ нѣкоторой торжественности произнесъ старикъ.
— Признаюсь, я никакъ не ожидалъ, что рѣчь будетъ о такого рода знаменитости. Удивило меня еще и то, что Кирюшкинъ, нежалѣвшій обыкновенно довольно энергичныхъ эпитетовъ при воспоминаніяхъ о нѣкоторыхъ командирахъ, съ которыми служилъ и которые далеко не гремѣли на весь флотъ, подобно Никандру Петровичу, говорилъ объ этомъ послѣднемъ безъ порицанія.
Напротивъ, въ тонѣ старческаго, разбитаго голоса Кирюшкина звучали какъ-бы почтеніе и любовь къ человѣку, даже прославившемуся боемъ и «шлифовкой».
— Ну, Дмитричъ, не много же замѣчательнаго въ Никандрѣ Петровичѣ!
— То-то очень даже много, вашескобродіе…
— Въ томъ, что шлифовалъ?..
— Вы прежде извольте дослушать, тогда и спорьте, вашескобродіе… Въ томъ и диковина, что этотъ самый Никандра Петровичъ сдѣлался совсѣмъ другимъ, самымъ жалостливымъ, можно сказать, командиромъ.
— Ну?!—недовѣрчиво протянулъ я.
— Ни—не ну, а на моихъ глазахъ все это было. Когда я съ имъ на «Дромаха»[1] на конвертѣ въ дальнюю ходилъ.
— Какъ же это случилось?
- ↑ „Андромаха“.
