Стоявшій на палубѣ первогодокъ увидалъ, какъ полѣзли наверхъ матросы, какъ затѣмъ расползлись по реямъ и стали дѣлать свое трудное матросское дѣло: брать рифы у марселей. Ихъ маленькія черныя перегнувшіяся фигуры раскачивались вмѣстѣ съ реями, и молодому матросу казалось, что вотъ-вотъ, сію минуту кто-нибудь сорвется съ реи и упадетъ въ бушующее море или шлепнется на палубу.
И сердце его замирало, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ удивлялся смѣлости матросовъ.
Вмѣстѣ съ другими Егоръ «трекалъ» снасть. И сосѣдъ его, тоже первогодокъ, пожаловался:
— Съ души рветъ. Моченьки нѣтъ. А тебя, Егорка?
— Мутитъ.
— И, страсти какія… Господи!
— Не разговаривать, сердито крикнулъ офицеръ, завѣдывавшій гротъ-мачтой.
— Я тебѣ поговорю! прошепталъ унтеръ-офицеръ, грозя кулакомъ.
Молодые матросы притихли.
Авралъ продолжался долго.
Взяли 4 рифа у марселей, убрали нижніе паруса, спустили стеньги, закрѣпили покрѣпче орудія.
И, когда корветъ былъ готовъ встрѣтить штормъ, просвистали: «подвахтенныхъ внизъ».
Егоръ спустился въ душную палубу, забрался въ койку и испуганно озирался.
— Спи? спи, деревня! насмѣшливо кинулъ ему сосѣдъ по койкѣ…
— Страшно…
— Это какое еще страшно!.. Это что еще… А вотъ что завтра Богъ дастъ!..
— А что завтра?..
Но сосѣдъ отвѣчалъ громкимъ храпомъ.
Скоро заснулъ и Егоръ.
Когда съ восьми часовъ онъ вступилъ на вахту, буря уже разыгралась, и первогодокъ былъ въ ужасѣ.
Онъ все еще цѣпенѣлъ отъ страха во время размаховъ корвета; но страхъ понемногу ослабѣвалъ, и нервы его словно бы
