— Раззадорить безпремѣнно хотѣли Леванида Николаича, чтобы онъ сталъ, какъ они всѣ, анафемы!—заговорилъ, наконецъ, Дудкинъ взволнованнымъ отъ озлобленія голосомъ.—Непереносно было, видишь-ли, сучьимъ дѣтямъ, что онъ въ полной исправкѣ вахтой правитъ, и ни порки, ни боя, ни ругани, и у его на вахтѣ матросы изъ кожи лѣзутъ вонъ, стараются… И опять же злились, что вся команда, прямо-таки сказать, обожала мичмана, а ихъ, подлецовъ, только боялась и ненавидѣла. И пуще всѣхъ втравливалъ капитанъ, понимая его флотскій задоръ. И втравилъ-таки, подлюга! Обрадовался Живодеръ, будь ему въ пеклѣ форменная шлифовка… Небойсь, черти его отшлифуютъ!—прибавилъ Дудкинъ, полагавшій, повидимому, что на томъ свѣтѣ тѣлесныя наказанія еще не отмѣнены и что тамъ шлифуютъ не хуже, чѣмъ на корабляхъ.
И, нѣсколько облегчивъ свое возмущенное чувство этими пожеланіями, Дудкинъ продолжалъ.
— А втравили его, братцы, изъ-за шквала… Шли мы подъ всѣми парусами въ Ревель мимо Гоглонъ-острова, и на вахтѣ стоялъ съ полудня Леванидъ Николаичъ. И вдругъ налетѣлъ подъ самымъ островомъ шквалъ съ подвѣтра… Скомандовалъ, значитъ, мичманъ фокъ и гротъ на гитовы, марса-фалы и брамъ-фалы отдать и кливера долой, и паруса летомъ убрали, а гротъ-брамъ-фалъ не отдали… Матросъ, дуракъ, прозѣвалъ, и гротъ-брамсель въ лоскутья! А Живодеръ ужъ гнуситъ поскуднымъ голосомъ: «Превосходно. Ай да вахтенный начальникъ, у коего брамсель въ клочки. Поцѣлуйте теперь того подлеца, что не отдалъ брамъ-фала!» И такъ накалилъ мичмана, что онъ ровно ополоумѣлъ и самъ не свой прилетѣлъ на бакъ и не своимъ голосомъ крикнулъ боцману, чтобъ тую-жъ минуту дать виноватому двадцать-пять линьковъ. А самъ весь трясется, словно лихорадка бьетъ. На баку всѣ только ахнули… Заступникъ нашъ, голубь, и поди-жъ ты!.. Очень огорчились матросы. «Вотъ тебѣ, молъ, и голубь!..» Но только его жалѣть надо было!—раздумчиво проговорилъ Дудкинъ.
— И вчужѣ, да жалко!—проронилъ Снѣтковъ.
— И пожалѣли, какъ узнали, что сталъ онъ мучиться совѣстью… На моихъ глазахъ это было. Какъ смѣнился съ вахты, такъ скрылся въ каюту, заперся и никого не допускалъ… Только
