Она посидѣла еще нѣсколько минуть и поднялась.
— Какой ужасный вѣтеръ!—проронила она, когда снова съ улицы донесся вой.—Какъ-то „Копчикъ“ теперь въ морѣ?.. Съ нимъ не можетъ ничего случиться? Какъ ты думаешь?
— „Копчикъ“ и не такую штурму выдерживалъ, барыня. Небойсь, взялъ всѣ рифы и знай покачивается себѣ, какъ боченокъ… Будьте обнадежены, барыня… Слава Богу, Василій Михайлычъ форменный командиръ…
— Ну, я пойду вздремнуть… Чуть что,—разбуди.
— Слушаю-съ. Покойной ночи, барыня!
— Спасибо тебѣ за все… за все!—прошептала съ чувствомъ Лузгина и, значительно успокоенная, вышла изъ комнаты.
А Чижикъ всю ночь бодрствовалъ, и когда на слѣдующее утро Шурка, проснувшись, улыбнулся Чияшку и сказалъ, что ему гораздо лучше и что онъ хочетъ чаю, Чижикъ широко перекрестился, поцѣловалъ Шурку и отвернулся, чтобы скрыть подступающія радостныя слезы.
На другой день вернулся Василій Михайловичъ.
Узнавши отъ жены и отъ доктора, что Шурку выходилъ, главнымъ образомъ, Чижикъ, Лузгинъ счастливый, что обожаемый сынъ его внѣ опасности, горячо благодарилъ матроса и предложилъ ему сто рублей.
— При отставкѣ пригодятся,—прибавилъ онъ.
— Осмѣлюсь доложить, вашескобродіе, что денегъ взять не могу!—проговорилъ нѣсколько обиженно Чижикъ.
— Почему это?
— А потому вашескобродіе, что я не изъ-за денегъ за вашимъ сыномъ ходилъ, а любя…
— Я знаю, но все-таки, Чижикъ… Отчего не взять?
— Не извольте обижать меня, вашескобродіе… Оставьте при себѣ ваши деньги.
— Что ты?.. я и не думалъ тебя обижать!.. Какъ хочешь… Я тоже, братъ, отъ чистаго сердца тебѣ предлагалъ!—нѣсколько сконфуженно проговорилъ Лузгинъ.
И, взглянувъ на Чижика, вдругъ прибавилъ:
— И какой же ты, я тебѣ скажу, славный человѣкъ. Чижикъ!..
