лости не имѣлъ… Матросики вывели бы его на линію… Такъ обломали бы его, что мое вамъ почтеніе!.. То-то оно и есть!.. И Иванъ сталъ бы другимъ Иваномъ… Однако брешу я, старый, только скуку навожу на тебя, Лександра Васильичъ… Давай-ка въ дураки, а то въ рамцу… Веселѣе будетъ…
Онъ вынулъ изъ кармана карты, вынулъ яблоко и конфетку и, подавая Шуркѣ, промолвилъ:
— На-кось, покушай…
— Это твое, Чижикъ…
— Ѣшь, говорятъ… Мнѣ и скусу не понять, а тебѣ лестно… Ѣшь!
— Ну, спасибо, Чижикъ… Только ты возьми половину.
— Развѣ кусочекъ… Ну, сдавай, Лександра Васильичъ… Да смотри опять не объегорь няньку… Третьяго дня все меня въ дуракахъ оставлялъ! Дошлый ты въ картахъ!—промолвилъ Ѳедосъ.
Оба примостились поудобнѣе на травѣ, въ тѣни, и стали играть въ карты.
Скоро въ саду раздался веселый торжествующій смѣхъ Шурки и намѣренно ворчливый голосъ нарочно проигрывающаго старика:
— Ишь вѣдь опять оставилъ въ дуракахъ… Ну-жъ и дока ты, Лександра Васильичъ!
Конецъ августа на дворѣ. Холодно, дождливо и непривѣтливо. Солнца не видать изъ-за свинцовыхъ тучъ, окутавшихъ со всѣхъ сторонъ небо. Вѣтеръ такъ и гуляетъ по грязнымъ кронштадтскимъ улицамъ и переулкамъ, напѣвая тоскливую осеннюю пѣсню, и порой слышно, какъ реветъ море.
Большая эскадра старинныхъ парусныхъ кораблей и фрегатовъ уже возвратилась изъ долгаго крейсерства въ Балтійскомъ морѣ подъ начальствомъ извѣстнаго въ тѣ времена адмирала, который, охотникъ выпить, говорилъ, бывало, у себя за обѣдомъ: „Кто хочетъ быть пьянъ, садись подлѣ меня, а кто хочетъ быть сытъ, садись подлѣ брата“. Братъ былъ тоже адмиралъ и славился обжорствомъ.
Корабли втянулись въ гавань и „развооружались“, готовясь
