— Спасибо, братцы, что не били… Однимъ только срамомъ отдѣлался…
— Это адъютантъ приказывалъ. А тебя за что это прислали, Ѳедосъ Никитичъ?
— А за то, что глупая и злющая баба у меня теперь въ родѣ главнаго начальника…
— Это кто же?..
— Лузгиниха…
— Извѣстная живодерка! Часто присылаетъ сюда деньщиковъ!—замѣтилъ одинъ изъ унтеръ-офицеровъ.—Какъ же ты будешь жить-то теперь у нея?
— Какъ Богъ дастъ… Надо жить… Ничего не подѣлаешь… Да и мальченка ейный, у котораго я въ нянькахъ, славный… И его, братцы, бросить жалко… Изъ-за меня и его сѣкли… Заступался, значитъ, передъ матерью…
— Ишь ты… Не въ мать, значитъ.
— Вовсе не похожъ… Доберъ—страсть!
Чижикъ явился въ канцелярію и прошелъ въ кабинетъ, гдѣ сидѣлъ адъютантъ. Тотъ передалъ Чижику письмо и проговорилъ:
— Отдай Марьѣ Ивановнѣ… Я ей пишу, что тебя строго наказали…
— Премного благодаренъ, что пожалѣли стараго матроса, ваше благородіе!—съ чувствомъ проговорилъ Чижикъ.
— Я что жъ… Я, братецъ, не звѣрь… Я и совсѣмъ бы не наказалъ тебя… Я знаю, какой ты исправный и хорошій матросъ!—говорилъ все еще смущенный мичманъ.—Ну, ступай къ своей барынѣ… Дай тебѣ Богъ съ ней ужиться… Да смотри… не болтай, какъ тебя наказывали!—прибавилъ мичманъ.
— Не извольте сумлѣваться! Счастливо оставаться, ваше благородіе!
Шурка сидѣлъ, забившись въ уголъ дѣтской, съ видомъ запуганнаго звѣрька. Онъ то-и-дѣло всхлипывалъ. При каждомъ новомъ воспоминаніи о нанесенной ему ему обидѣ рыданія подступали къ горлу, онъ вздрагивалъ, и злое чувство приливало къ сердцу и охватывало все его существо. Онъ въ эти минуты ненавидѣлъ мать, но еще болѣе Ивана, кото-
