женіямъ Ѳедоса, не предвѣщало ничего хорошаго. Онъ давно видѣлъ, что барыня терпѣть его не можетъ, зря придираясь къ нему, и съ тревогой въ сердцѣ догадывался, какой это будетъ „разговоръ“. Догадывался и становился мрачнѣе, сознавая въ то же время полную свою безпомощность и зависимость отъ „бѣлобрысой“, которая почему-то стала его начальствомъ и можетъ сдѣлать съ нимъ все, что ей угодно.
„Главная причина—зла на меня, и нѣтъ въ ей ума, чтобы понять человѣка!“
Такъ размышлялъ о Лузгиной старый матросъ и въ эту минуту не утѣшался сознаніемъ, что она будетъ на томъ свѣтѣ въ аду, а мысленно довольно-таки энергично выругалъ самого Лузгина за то, что онъ даетъ волю такой „злющей вѣдьмѣ“, какъ эта бѣлобрысая. Ему бы, по-настоящему, слѣдовало усмирить ее, а онъ…
Ѳедосъ вышелъ на дворъ, присѣлъ на крыльцѣ, и порядочно-таки взволнованный, курилъ трубочку за трубочкой, въ ожиданіи, пока закипитъ поставленный имъ для себя самоваръ.
На дворѣ уже началась жизнь. Пѣтухъ то и дѣло вскрикивалъ какъ сумасшедшій, привѣтствуя радостное, погожее утро. Въ зазеленѣвшемъ саду чирикали воробьи, и заливалась малиновка. Ласточки носились взадъ и впередъ, скрываясь на минутку въ гнѣздахъ, и снова вылетали на поиски за добычкой.
Но сегодня Ѳедосъ не съ обычнымъ радостнымъ чувствомъ глядѣлъ на все окружающее. И когда Лайка, только что проснувшаяся, поднялась на ноги и, потянувшись всѣмъ своимъ тѣломъ, подбѣжала, весело повиливая хвостомъ, къ Чижику, онъ поздоровался съ ней, погладилъ ее и, словно бы отвѣчая на занимавшія его мысли, проговорилъ, обращаясь къ ласкавшейся собакѣ:
— Тоже, братъ, и наша жизнь вродѣ твоей собачьей… Какой попадется хозяинъ…
Вернувшись на кухню, Ѳедосъ презрительно повелъ глазами на только что вставшаго Ивана и, не желая обнаруживать передъ нимъ своего тревожнаго состоянія, принялъ спокойно-суровый видъ. Онъ видѣлъ вчера, какъ злорадствовалъ Иванъ въ то время, когда кричала барыня, и, не обращая на него никакого вниманія, сталъ пить чай.
На кухню вошла Анютка, заспанная, немытая, съ румян-
