А Иванъ между тѣмъ говорилъ вкрадчивымъ теноркомъ.
— Я, Ѳедосъ Никитичъ, и самъ ничего лучшаго не желаю, какъ жить, значитъ, въ полномъ съ вами согласіи… Вы сами мною пренебрегаете…
— А ты форцъ-то свой брось… Вспомни, что ты матросскаго званія человѣкъ, и никто тобой пренебрегать не будетъ… Такъ-то, братъ… А то, въ деньщикахъ околачиваясь, ты и вовсе совѣсть забылъ… Барынѣ кляузничаешь… Развѣ это хорошо?.. Ой, не хорошо это!.. Неправильно…
Въ эту минуту раздался звонокъ. Иванъ бросился отворять двери. Пошелъ и Ѳедосъ встрѣчать Шурку.
Марья Ивановна пристально оглядѣла Ѳедоса и произнесла:
— Ты пьянъ!..
Шурка, хотѣвшій было подбѣжать къ Чижику, былъ рѣзко отдернутъ за руку.
— Не подходи къ нему… Онъ пьянъ!
— Никакъ нѣтъ, барыня… Я вовсе не пьянъ… Почему вы полагаете, что я пьянъ?.. Я, какъ слѣдуетъ, въ своемъ видѣ и все могу справлять… И Лександру Васильича уложу спать и сказку разскажу… А что выпилъ я маленько… это точно… У боцмана Нилыча… Въ самую плепорцію… по совѣсти.
— Ступай вонъ!—крикнула Марья Ивановна…—Завтра я съ тобой поговорю.
— Мама… мама… Пусть меня Чижикъ уложитъ!
— Я сама тебя уложу! А пьяный не можетъ укладывать.
Шурка залился слезами.
— Молчи, гадкій мальчишка!—крикнула на него мать…—А ты, пьяница, чего стоишь? Ступай сейчасъ же на кухню и ложись спать.
— Эхъ, барыня, барыня?—проговорилъ съ выраженіемъ не то упрека, не то сожалѣнія Чижикъ и вышелъ изъ комнаты.
Шурка не переставалъ ревѣть. Иванъ торжествующе улыбался.
На слѣдующее утро Чижикъ, вставшій, по обыкновенію, въ шесть часовъ, находился въ мрачномъ настроеніи. Обѣщаніе Лузгиной „поговорить“ съ нимъ сегодня, по сообра-
