— Небойсь, не посмѣетъ!.. Съ такой, можно сказать, умственной бабой не посмѣетъ!—проговорилъ Нилычъ.
И, несмотря на то, что уже былъ достаточно „зарифившись“ и еле плелъ языкомъ, обнаружилъ, однако, дипломатическую хитрость, начавъ выхваливать добродѣтели своей супруги… Она, дескать, и большого ума, и хозяйственна, и мужа своего кормитъ… однимъ словомъ, такой другой женщины не сыскать по всему Кронштадту. Послѣ чего намекнулъ, что если бы теперь да по стаканчику пива, то было бы самое лучшее дѣло… Только по стаканчику…
— Какъ ты объ этомъ полагаешь, Петровна?—просительнымъ тономъ проговорилъ Нилычъ…
— Ишь вѣдь, старый хрычъ… къ чему подъѣзжаетъ!.. И безъ того слабъ… А еще пива ему дай… То-то лестныя слова мололъ, лукавый.
Однако, Петровна говорила эти рѣчи безъ сердца и, какъ видно, сама находила, что пиво вещь недурная, потому что вскорѣ надѣла на голову платокъ и вышла изъ комнаты.
Черезъ нѣсколько минуть она вернулась, и нѣсколько бутылокъ пива красовались на столѣ.
— И провористая же баба Петровна, я тебѣ скажу Ѳедосъ… Ахъ, что за баба!—повторялъ въ пьяномъ умиленіи Нилычъ, послѣ двухъ стакановъ пива.
— Ишь, разлимонило уже!—не безъ снисходительнаго презрѣнія промолвила Петровна.
— Меня разлимонило? Стараго боцмана?.. Неси еще пару бутылокъ… Я одинъ выпью… А пока вали, милая супруга, еще стаканчикъ…
— Будетъ съ тебя…
— Петровна! Уважь супруга…
— Не дамъ!—рѣзко отвѣтила Петровна…
Нилычъ принялъ обиженный видъ.
Былъ уже пятый часъ, когда Ѳедосъ, простившись съ хозяевами и поблагодаривъ за угощеніе, вышелъ на улицу. Въ головѣ у него шумѣло, но ступалъ онъ твердо и съ особенною аффектаціей становился во фронтъ и отдавалъ честь при встрѣчѣ съ офицерами. И находился въ самомъ добродушномъ настроеніи, и всѣхъ почему-то жалѣлъ. И Анютку жалѣлъ, и встрѣтившуюся ему на дорогѣ маленькую дѣвочку пожалѣлъ, и кошку, прошмыгнувшую мимо него, пожалѣлъ, и проходившихъ офицеровъ жалѣлъ. Идутъ, молъ, а того не
