— Къ знакомымъ, значитъ, сходить,—отвѣчалъ онъ послѣ паузы.
— А какіе у тебя знакомые?
— Извѣстно, матросскаго званія…
— Можешь итти,—проговорила послѣ минутнаго раздумья барыня…—Только помни, что я тебѣ говорила… Не вернись отъ своихъ знакомыхъ пьянымъ!—строго прибавила она.
— Зачѣмъ пьянымъ? Я въ своемъ видѣ вернусь, барыня!
— Безъ своихъ дурацкихъ объясненій! Къ семи часамъ быть дома!—рѣзко замѣтила молодая женщина.
— Слушаю-съ, барыня!—съ оффиціальной почтительностью отвѣтилъ Ѳедосъ.
Шурка удивленно посмотрѣлъ на мать. Онъ рѣшительно недоумѣвалъ, за что мама сердится и вообще не любитъ такого прелестнаго человѣка, какъ Чижикъ, и, напротивъ, никогда не бранитъ противнаго Ивана. Иванъ и Шуркѣ не нравился, не смотря на его льстивое и заискивающее обращеніе съ молодымъ барчукомъ.
Проводивъ господъ и обмѣнявшись съ Шуркой прощальными привѣтствіями, Ѳедосъ досталъ изъ глубины своего сундучка тряпицу, въ которой хранился его капиталъ—нѣсколько рублей, скопленныхъ имъ за шитье сапогъ. Чижикъ недурно шилъ сапоги и умѣлъ даже шить съ фасономъ, вслѣдствіе чего, случалось, получалъ заказы отъ писарей, подшкиперовъ и баталеровъ.
Осмотрѣвъ свои капиталы, Ѳедосъ вынулъ изъ тряпки одну засаленную рублевую бумажку, спряталъ ее въ карманъ штановъ, расчитывая изъ этихъ денегъ купить себѣ восьмушку чая, фунтъ сахара и запасъ махорки, а остальныя деньги, бережно уложивъ въ тряпочку, снова запряталъ въ уголокъ сундука и заперъ сундукъ на ключъ.
Поправивъ огонекъ въ лампадкѣ передъ образкомъ у изголовья, Ѳедосъ расчесалъ свои черные, какъ смоль, баки и усы, обулся въ новые сапоги и, облачившись въ форменную матросскую сѣрую шинель съ ярко горѣвшими мѣдными пуговицами и надѣвши чуть-чуть на бокъ фуражку, веселый и довольный вышелъ изъ кухни.
— Обѣдать нешто дома не будете?—кинулъ ему въ догонку Иванъ.
— То-то не буду!…
„Экая необразованная матрозня!—какъ есть „чучила“, мысленно напутствовалъ Ѳедоса Иванъ.
