ку свою повидаешь, и на „праходѣ“ прокатишься… Въ родѣ быдто на морѣ побываешь…
Наединѣ Ѳедосъ почти всегда говорилъ Шуркѣ „ты“. И это очень нравилось мальчику и вполнѣ соотвѣтствовало ихъ дружескимъ отношеніямъ и взаимной привязанности. Но въ присутствіи Марьи Ивановны Чижикъ не позволялъ себѣ такой фамильярности: и Ѳедосъ и Шурка понимали, что при матери нельзя было показывать интимной ихъ короткости.
„Небойсь, прицѣпится,—разсуждалъ Ѳсдосъ,—дескать, барское дите, а матросъ его тыкаетъ. Извѣстно, „фанаберистая“ барыня!“
— Ты, Чижикъ, разбуди меня пораньше. И новую курточку приготовь, и новые сапоги…
— Все изготовлю, будь спокоенъ… Сапоги отполирую въ лучшемъ видѣ… Одно слово, въ полномъ паратѣ тебя отпущу… Такимъ будешь молодцомъ, что наше вамъ почтеніе!—весело и любовно говорилъ Чижикъ, раздѣвая Шурку. Ну, теперь помолись-ка Богу, Лександра Васильичъ?
Шурка прочиталъ молитву и юркнулъ подъ одѣяло.
— А будить тебя рано не стану,—продолжалъ Чижикъ, присаживаясь около Шуркішой кровати,—въ половинѣ восьмого побужу, а то, не выспамшись, не хорошо…
— И маленькая Адя ѣдетъ, и Анютка ѣдетъ, а тебя, Чижикъ, мама не беретъ. Ужъ я просилъ маму, чтобы и тебя взяли съ нами, такъ не хочетъ…
— Зачѣмъ меня брать-то? Лишній расходъ.
— Съ тобою было бы веселѣе.
— Небойсь, и безъ меня не заскучишь… День-то не бѣда тебѣ безъ Чижика побыть… А я и самъ попрошусь со двора. Тоже и мнѣ въ охотку погулять… Ты какъ полагаешь?
— Иди, иди, Чижикъ!.. Мама вѣрно пуститъ…
— То-то надо бы пустить… Во весь мѣсяцъ ни разу не ходилъ со двора…
— А ты куда же пойдешь, Чижикъ?
— Куда пойду? А сперва въ церкву пойду, а потомъ къ кумѣ боцманшѣ заверну… Ейный мужъ мнѣ старинный пріятель… Вмѣстѣ въ дальнюю ходили… У нихъ посижу… Покалякаемъ… А потомъ на пристань схожу, матросиковъ погляжу… Вотъ и гулянка… Однако, спи, Христосъ съ тобой!
