таки былъ не симпатиченъ молодой женщинѣ. Она терпѣла Ѳедоса только ради ребенка и обращалась съ нимъ съ высокомѣрною холодностью и почти нескрываемымъ презрѣніемъ барыни къ мужлану-матросу. Главное, что возмущало ее въ деньщикѣ, это—недостатокъ въ немъ той почтительной угодливости, которую она любила въ прислугѣ и которою особенно отличался ея любимецъ Иванъ. А въ Ѳедосѣ—никакой привѣтливости. Всегда нѣсколько хмурый при ней, съ служебнымъ лаконизмомъ подчиненнаго отвѣчающій на ея вопросы, всегда отмалчивающійся на ея замѣчанія, которыя, по мнѣнію Чижика, „бѣлобрысая“ дѣлала зря,—онъ далеко не отвѣчалъ требованіямъ Марьи Ивановны, и она чувствовала, что этотъ матросъ втайнѣ далеко не признаетъ ея авторитета и совсѣмъ не чувствуетъ признательности за всѣ тѣ благодѣянія, которыя, казалось барынѣ, онъ получилъ, попавъ къ нимъ въ домъ изъ казармы. Это возмущало барыню.
Чувствовалъ это отношеніе къ себѣ „бѣлобрысой“ и Чижикъ, и самъ, въ свою очередь, недолюбливалъ ее и, главнымъ образомъ, за то, что она совсѣмъ ужъ утѣсняла бѣдную, безотвѣтную Анютку, шпыняя ее за всякую малость, сбивая съ толку окриками и нерѣдко давая ей пощечины и не то, что съ пыла, а прямо-таки отъ злого сердца, этакъ хладнокровно и еще съ улыбочкой.
„Эка злющая вѣдьма!“ не разъ думалъ про себя Ѳедосъ, насупливая брови и становясь мрачнымъ, когда бывалъ свидѣтелемъ, какъ „бѣлобрысая“, не спѣша, устремивъ большіе сѣрые и злые глаза на замершую въ страхѣ Анютку, хлещетъ своею бѣлою, пухлою рукой въ кольцахъ по худенькимъ, блѣднымъ щекамъ дѣвушки.
И онъ жалѣлъ Анютку, быть можетъ даже болѣе чѣмъ жалѣлъ,—эту миловидную, загнанную дѣвушку съ испуганнымъ взлядомъ синихъ глазъ, и, случалось, когда барыни не было дома, ласково ей говорилъ:
— А ты не робѣй, Аннушка… Богъ дастъ, недолго терпѣть… Слышно, скоро, волю всѣмъ объявятъ. Потерпи, а тамъ уйдешь, куда захочешь, отъ своей вѣдьмы. Богъ-то умудрилъ царя!
Эти участливыя слова бодрили Анютку и наполняли ея сердце благодарнымъ чувствомъ къ Чижику. Она понимала, что онъ ее жалѣетъ, и видѣла, что только благодаря Чижику противный Иванъ не такъ нахально, какъ прежде, преслѣдуетъ ее своими любезностями.
