службы его на „Копчикѣ“, подъ начальствомъ Василія Михайловича Лузгина, были самыми благополучными годами. Лузгинъ и старшій офицеръ были люди добрые по тѣмъ временамъ, и на „Копчикѣ“ матросамъ жилось относительно хорошо. Не было ежедневныхъ порокъ, не было вѣчнаго трепета. Не было безсмысленной флотской муштры.
Василій Михайловичъ зналъ Ѳедоса, какъ отличнаго форъ-марсоваго, и, выбравъ его загребнымъ на свой вельботъ, еще лучше познакомился съ матросомъ, оцѣнивъ его добросовѣстность и аккуратность.
И Ѳедосъ думалъ, что, „Богъ дастъ“, онъ прослужитъ еще три года съ Василіемъ Михайловичемъ тихо и спокойно, какъ у Христа за пазухой, а тамъ его уволятъ въ „безсрочную“ до окончанія положеннаго двадцатипятилѣтняго срока службы, и онъ пойдетъ въ свою дальнюю симбирскую деревушку, съ которой не порывалъ связей, и разъ въ годъ просилъ какого-нибудь грамотнаго матроса писать къ своему „дрожайшему родителю“ письмо, обыкновенно состоящее изъ добрыхъ пожеланій и поклоновъ всѣмъ роднымъ.
Матросъ, не во-время отдавшій внизу марса-фалъ, которымъ оторвало Ѳедосу, бывшему на марсѣ, два пальца, былъ невольнымъ виновникомъ въ перемѣнѣ судьбы Чижика.
Матроса жестоко отодрали, а Чижика немедленно отправили въ кронштадскій госпиталь, гдѣ ему вылущили оба пальца. Онъ выдержалъ операцію, даже не охнувъ. Только стиснулъ зубы, и по его поблѣднѣвшему отъ боли лицу катились крупный капли пота. Черезъ мѣсяцъ ужъ онъ былъ въ экипажѣ.
По случаю потери двухъ пальцевъ онъ надѣялся, что, „Богъ дастъ“, его назначатъ въ „неспособные“ и уволятъ въ безсрочный отпускъ. По крайней мѣрѣ такъ говорилъ ротный писарь и совѣтовалъ черезъ кого-нибудь „исхлопотать“. Такихъ примѣровъ бывало!
Но исхлопотать за Ѳедоса было некому, а самъ онъ не рѣшался безпокоить ротнаго командира. Какъ бы еще не попало за это.
Такимъ образомъ Чижикъ остался на службѣ и попалъ въ няньки.
