Боцмана избивали гдѣ-нибудь въ переулкѣ Кронштадта или Ревеля до полусмерти и доставляли на корабль. Обыкновенно боцманъ того времени и не думалъ жаловаться на виновниковъ, объяснялъ начальству, что въ пьяномъ видѣ имѣлъ дѣло съ матросами съ иностранныхъ купеческихъ кораблей и, послѣ такой серьезной „выучки“, уже дрался съ „большимъ разсудкомъ“, продолжая, конечно, ругаться съ прежнимъ мастерствомъ, за что, впрочемъ, никто не былъ въ претензіи.
И Ѳедосъ въ такихъ случаяхъ нерѣдко говорилъ съ обычнымъ добродушіемъ:
— Какъ выучили, такъ и человѣкомъ сталъ. Боцманъ, какъ боцманъ…
Самъ Ѳедосъ не желалъ быть „начальствомъ“—совсѣмъ это не подходило къ его характеру—и онъ рѣшительно просилъ не производить его въ унтеръ-офицеры, когда одинъ изъ старшихъ офицеровъ, съ которымъ онъ служилъ, хотѣлъ представить Ѳедоса.
— Будьте милостивы, ваше благородіе, ослобоните отъ такой должности!—взмолился Ѳедосъ.
Изумленный старшій офицеръ спросилъ:
— Это почему?
— Не приверженъ я быть унтерцеромъ, ваше благородіе. Вовсе не по мнѣ это званіе, ваше благородіе… Явите божескую милость, дозвольте остаться въ матросахъ!—докладывалъ Ѳедосъ, не объясняя однако мотивовъ своего нежеланія.
— Ну, если не хочешь, какъ знаешь… А я думалъ тебя наградить…
— Радъ стараться, ваше благородіе! Премного благодаренъ ваше благородіе, что дозволили остаться матросомъ…
— И оставайся, коли ты такой дуракъ!—проговорилъ старшій офицеръ.
А Ѳедосъ ушелъ изъ каюты старшаго офицера радостный и довольный, что избавился отъ должности, въ которой приходилось „собачиться“ со своимъ же братомъ-матросомъ и находиться въ болѣе непосредственныхъ отношеніяхъ съ господами офицерами.
„Ну ихъ… Отъ грѣха лучше подальше“!
Всего бывало втеченіе долгой службы Ѳедоса. И пороли, и били его, и похваливали, и отличали. Послѣдніе три года
