— Богъ дастъ, братцы, нашего арестанта переведутъ куда… Замѣсто его не такой дьяволъ поступитъ… Отдышемся… Не все же терпѣть-то!
И матросы вѣрили—имъ такъ хотѣлось вѣрить—что „Богъ дастъ“ уберутъ куда-нибудь „арестанта“.
И терпѣть, казалось, было легче.
Ѳедосъ Чижикъ пользовался большимъ авторитетомъ и въ своей ротѣ, и на судахъ, на которыхъ плавалъ, какъ человѣкъ „правильный“, вдобавокъ „съ умомъ“ и лихой марсовой, не разъ доказавшій и знаніе дѣла, и отвагу. Его уважали и любили за его честность, добрый характеръ и скромность. Особенно расположены къ нему были молодые, безотвѣтные матросики. Ѳедосъ такихъ всегда бралъ подъ свою защиту, оберегая ихъ отъ боцмановъ и унтеръ-офицеровъ, когда они слишкомъ куражились и звѣрствовали.
Достойно замѣчанія, что въ дѣлѣ исправленія такихъ боцмановъ Ѳедосъ нѣсколько отступалъ отъ своего фатализма, возлагая надежды не на одно только „какъ Богъ дастъ“, но и на силу человѣческаго воздѣйствія, и даже главнымъ образомъ на послѣднее.
По крайней мѣрѣ, когда увѣщательное слово Ѳедоса, сказанное съ глазу на глазъ какому-нибудь неумѣренному „мордобою“ боцману, слово, полное убѣдительной страстности „пожалѣть людей“,—не производило надлежащаго впечатлѣнія, и боцманъ продолжалъ по-прежнему драться „безо всякаго разсудка“,—Ѳедосъ обыкновенно прибѣгалъ къ предостереженію и говорилъ:
— Ой не зазнавайся, боцманъ, что вошь въ коростѣ! Богъ гордыхъ не любитъ. Смотри, какъ бы тебя, братецъ ты мой, не проучили… Самъ, небойсь, знаешь, какъ вашего брата проучиваютъ!
Если къ такому предостереженію боцманъ оставался глухъ, Ѳедосъ покачивалъ раздумчиво головой и строго хмурилъ брови, видимо принимая какое-то рѣшеніе.
Не смотря на свою доброту, онъ, однако, во имя долга и охраненія неписаннаго, обычнаго матросскаго права, собиралъ нѣсколькихъ достойныхъ довѣрія матросовъ на тайное совѣщаніе о поступкахъ боцмана-звѣря, и на этомъ матросскомъ судѣ Линча обыкновенно постановлялось рѣшеніе: „проучить боцмана“, что и приводилось въ исполненіе при первомъ же съѣздѣ на берегъ.
